Волчий корень

Степаныч взял рюмку. Руки тряслись. Почему так ему не везет? Может, потому что он Ваня? Будь он, допустим, Эрнест, Эдуард либо Герхард, так не было бы такой катавасии.

– Сам гнал, что ли? – спросил Степаныч, принюхиваясь к жидкости.

– Ты выпей сначала, потом спрашивай…

Степаныч выпил и крякнул.

– Водка…

– От Брежневских времен осталась. Завод, помню, от «несунов» охраняли.

– Сберегли? – Степаныч закусывал маринованными опятами. Грибы один к одному. Маленькие. Твердые.

Царев будто не слышал ехидного вопроса. Конечно, сберегли. Как и Степаныч в свое время тоже сберег. Пистолетик «ТТ». Та еще жила тоже. Пистолетик припас, будто он вольный стрелок. Зато Бнатов получил сполна. Можно было бы позабыть о нем, вычеркнув из памяти весь этот кошмар. Однако не вычеркнешь. Не забудешь. Одни подохли – другие остались. Волчье семя крепкое…

– Ну как ты? – спросил Саня. – Перестало трясти?

Степаныч вытянул руку, растопырил ладонь. Пальцы не тряслись.

– Что я говорил! – воскликнул Саня.

– Куда жену дел?

– К теще уехала…

Глава 14

Проститутки Сорокина и Воронина воспрянули духом. Впереди замаячили лучшие дни – предпринимательская свобода. Нет у них больше «крыши», на себя работают «бабочки». Свой товар. За сколько хотим, за столько и продаем. Здесь главное, не продешевить. Задешево всегда продаться можно – ноги, знай, задирай. От суда, слава богу, отбодались – ни за что, получается, мужика на скамейку посадили. Хороший судья попался. Говорят, двоих выпустил на свободу за последнее время.

– Думаешь, про нас забудут? – сомневалась Сорокина. Она родилась на три минуты раньше сестры, оттого считала себя старше и умнее.

– Почему нет?!

– Я тоже думаю, но по-прежнему сомневаюсь. Представь себе: мы и они. Кто мы и кто они? У них «крыша» – у нас штаны на заборе… после вчерашнего сушатся. У них кулаки – у нас фиги в карманах.

– Ты чо, совсем опухла?! Дырец им пришел… Вчера по телику опять показывали. Смотреть страшно. Жуть берет.

– А ты позабыла? Бнатов говорил, что у них система.

– Специально говорил, чтоб тряслись больше…

Из своей комнаты вышла, озираясь по сторонам, матушка – бока невзначай отлежала. На здоровье в последнее время жалуется. То у нее болит, это у нее ломит. И там – тоже. Куда ни ткни пальцем – кругом вся больная. Жиреть стала. Ходит от окна до порога – вот и все у нее движения. Даже на улицу ходить перестала.

– Головушка болит, – проговорила вялыми губами и села в кресло, раскинув ноги в разные стороны.

– Еще у тебя что болит? Говори сразу, – подначивала ее Сорокина.

– Доживешь до моих лет…

– Ой, не надо, мама! Не дожить нам до твоих-то.

– Доживете… Куда вы денетесь. Дотянете до сорока, а там и покатитесь с горки.

Мать замолчала. Ударила в больное место и успокоилась, довольная собой. Чтобы знали, где край, и не падали… Придумали мать родную терроризировать. То на улицу ступай. То сиди безвылазно, потому что глядеть на нее страшно соседям из-за ее полноты. Это оттого, что корм такой. А в последние несколько дней – особенно. Денег у Машки с Дашкой – куры не клюют. Вот бы узнать, сколько всего. Не говорят. Молчат. От матери скрывают. А ведь она им не враг.

– Может, начать тебе, мама, по магазинам ходить? – закинула вопросик Манька. – Сидишь дома целыми днями.

Вот! Опять за то самое. Дома сидит старуха. Может, она им мешает?

– Туда-сюда сходишь, глядишь, растрясешься маленько. А, мама?

– Без денег, что ли? – прикинулась мать. – Без денег в магазинах делать нечего.

– Ну, почему сразу так? Конечно, с ними. Пройдись, воздухом подыши. Сидишь в доме, как комнатное растение.

– Правда, мама. Сходи. Вот тебе деньги.

Матушка взяла деньги и с неохотой перевалилась через порог. Из дому гонят, господи прости.

Не успела старуха спуститься к подъезду, Сорокина ухватилась за телефон и принялась наворачивать диск.

– Борис Иваныч, Маринка беспокоит. Здравствуйте. Отправили кое-как. Можете к нам подойти?… Хорошо… – и опустила трубку.

Подполковник обещал прибыть через десять минут. Дверь необходимо держать открытой.

Марина подошла к двери и отворила замок. Сама смотрит безотрывно в глазок. Дарья стоит позади. Молчит. Дело давно решенное. Да и не могут они диктовать условия. Кто они и кто другие… В щепы разнесут и квартиру и дом.

В дверь позвонили. Марина отворила – на площадке Борис Иванович. Заходите, пожалуйста, товарищ подполковник.

Борис вошел. За ним еще два типа, лет тридцати. Всю «хрущевскую» прихожую заняли – не протолкнуться. Косматые. Как таких в милиции держат вообще. Борис Иванович принялся вновь ходит вокруг да около. Мозги пудрил опытным дамам, а те изо всех сил делали вид, что это им нравится. У обеих сторон получалось.

– Коньяк, Борис Иваныч?

– Не беспокойтесь, Дашенька.

Не пьющий оказался подполковник. Сам не пьет и другим не велит. Косматые бродят по квартире, будто зубры в Беловежской пуще. Приглядываются, принюхиваются. На язык только не пробуют. Скажи они Маринке и Дарье слово «лежать», и те развалились бы, отработали бы на все проценты ради одного лишь спортивного интереса.

– Закончили мы, Борис Иванович, – подошли к нему двое «зубров».