Волчица и Охотник

– Я забрал жизнь человека. Двоих людей. Оба они были виновны в ужасных преступлениях, но были добрыми патрифидами, благочестивыми и набожными. Я хотел бы очистить свою душу от греха.

Он не признался, что целовал меня, что касался моей груди и гладил меня между бёдер. Я не вижу лица Гашпара, вижу лишь, как его плечи вздымаются от тяжёлого дыхания. Иршек быстро проводит большим пальцем по его лбу, едва касаясь бронзовой кожи.

– Крёстный Жизни дарует тебе свою милость, – говорит он. – Ты полностью исповедался, и твои грехи отпущены.

Когда король и его сыновья встают, идеально повторяя движение друг друга, я смотрю на Иршека. Сколько бы Гашпар ни болтал о душах и справедливости, разве достаточно лишь одного касания пальца священника, чтобы отпустить грехи? Интересно, как отнеслись бы к этому люди, которых он убил. Прежде чем я успеваю выразить своё недоумение, каждый из них достаёт маленький кожаный мешочек, затянутый шнурком. Из мешочков они высыпают по небольшой стопке золотых монет; на каждой блестит гравированный профиль Святого Иштвана. Мужчины держат монеты в сложенных чашей ладонях, и Иршек берёт их, засовывая каждую монету в свой кошель. Он дёргает шнурок, закрывая кошель, и монеты звенят, когда он прячет мешочек в складки своей мантии. Кошель бугром торчит у него на боку под коричневым муслином – ответ на мой невысказанный вопрос.

– Принцепатрий принимает ваше подношение, – говорит Иршек, склонив голову. – Где есть жертва – там непременно свершатся великие дела.

Иршек неторопливо направляется к затенённому дверному проёму. Теперь его походка чуть перекошена из-за тяжести монет. Нандор вскакивает на помост, следует за ним. Они обсуждают что-то шёпотом, сблизив головы. Возможно, записку у моей двери оставил сам Иршек, ещё один из лизоблюдов Нандора. Король бесцельно бродит среди скамей, что-то бормоча себе под нос. А я оказываюсь наедине с Гашпаром.

Возможность поговорить представилась нам впервые с тех пор, как он приходил навестить меня в моей камере, и воспоминание об этом отдаётся болью. И всё же во мне возникает слабый порыв рассказать ему обо всём случившемся: о заседании совета, о Жигмонде. Как будто Гашпар может помочь мне заполнить некоторые пустоты. Но я подавила этот порыв к тому моменту, как он открыл рот.

– Ты всё же выжила, – тихо говорит он.

– Уж не благодаря тебе, – огрызаюсь я. Вспоминаю, как он молча сидел за пиршественным столом, когда король занёс меч над моей головой, и чувствую себя несчастной как никогда.

Гашпар выдерживает мой взгляд; его кадык дёргается.

– Я пытался.

– Если ты имеешь в виду свои жалкие протесты на пиру…

– Нет, – отвечает он с ноткой упрямого раздражения, по которому я, как ни странно, скучала. – Перед пиром. Я умолял отца сохранить тебе жизнь, хотя и знал, что ты можешь стать моей погибелью.

Я помню, как Нандор просто коснулся меня, приложив палец к моим губам, явно не боясь, что я могу угрожать его святости. Интересно, что бы сделал Гашпар, если бы не боялся? Но он не исповедался обо мне как о грехе. Он не пытался искупить то, что сделал… то, что мы сделали вместе.

– Ты преклонял перед ним колени? – неуклюже спрашиваю я.

Это не тот вопрос, на который полагается отвечать, и я почти готова, что Гашпар помрачнеет и отвернётся. В это застывшее мгновение в часовне не слышно ни звука, кроме унисона нашего дыхания; даже капанье воды и шаги короля стихли. Гашпар смотрит на меня не моргая, так долго, что мои глаза становятся горячими и влажными. И наконец отвечает:

– Да.

Глава восемнадцатая

После того первого раза я провожу пять ночей подряд в доме Жигмонда, изучая буквы. Кажется, не совсем правильно будет назвать то, что я делаю, написанием – пока нет. Я могу лишь скопировать то, что вижу на пергаментах Жигмонда, и не могу придумать ни одного слова.

Жигмонд наблюдает за мной поверх своей книги, пока я не начинаю зевать на каждом втором вздохе, а перед глазами не мутнеет настолько, чтобы что-либо читать. Тогда он укладывает меня спать в свою постель, накрыв одеялом, пахнущим свечным воском, чернилами и старой бумагой, пахнущей им.

Когда розовый рассвет проникает в окно и падает на моё сонное лицо, я знаю, что пора вернуться в замок и сидеть с мутным взглядом рядом с королём, словно какой-нибудь исключительно преданный сторожевой пёс. Собрания совета, пиры и посещения церкви проходят мимо меня однообразной литанией. Весь день я не могу думать ни о чём ином, кроме как о том, как вечером вернусь к Жигмонду.