Волчица и Охотник

Я уже знаю, что история заканчивается торжеством Эсфирь, спасением Йехули и убийством злого вельможи. Также я знаю, что в этой истории есть урок, как и во всех страшных сказаниях Вираг, но никак не могу понять, в чём именно. Была ли Эсфирь храброй или хитрой? Был ли царь жестоким или просто глупым? Думаю, Вираг сказала бы, что Эсфирь была трусихой просто потому, что вообще вышла замуж за царя, или потому, что прежде не перерезала ему горло, пока он крепко спал на их брачном ложе.

Толика горя просачивается в моё сердце, как дождевая вода сквозь корни. Вокруг меня сидят Йехули со своими семьями, соприкасаясь плечами, соединив руки, а мы с Жигмондом сидим на некотором расстоянии, едва касаясь ногами. Йехульские слова шёпотом плывут по воздуху, тонкие и бледные, как пылинки, по большей части всё ещё чуждые мне. Я могу сидеть в их храме, носить их одежду и даже пытаться постичь их язык, но я всё равно не одна из них.

И вдруг, как ни странно, Жигмонд накрывает ладонью мою руку. Чувствую, как дрожь сомнений пробегает по его ладони, но потом он переплетает свои пальцы с моими. Меня окутывает тепло. Йозефа протягивает руку над коленями матери и почти рассеянно разглаживает одну из складок моего платья – своего платья, – словно поправляет собственную растрепавшуюся причёску. Жигмонд по-прежнему смотрит прямо перед собой, наблюдая за равви, но когда бросает на меня взгляд, я вижу в его глазах чудесное умиротворение.

После чтений люди хлынули из храма на улицу. На праздничных столах – огромные тарелки с треугольными пельменями, тонкие блинчики с завёрнутым внутрь сладким сыром, посыпанные последней летней ежевикой, графины с вином и те самые твёрдые печенья, которые Батъя приносила отцу в корзине с подарками, с капелькой вишнёвого варенья в центре. Жигмонд сказал, что это небольшой праздник, но он выглядит таким же большим, как любой праздник из тех, что устраивали в Кехси. Дальше по улице мужчина разыгрывает непристойную кукольную пьесу, рассказывая историю с Эсфирь с некоторыми добавлениями, не предназначенными для детских ушей. Дети всё равно не слушают – бегают, хватаясь за юбки матерей, перемазанные ягодным соком. Девушки носят бумажные короны, воображая себя царицей Эсфирь. Закатное небо переливается оранжевым и золотым.

Я задерживаюсь у праздничного стола, едва удерживаюсь от того, чтобы не прижаться к Жигмонду, как ребёнок. В основном он тихо общается с Батъей, сжимая в руке чашу с вином. Я вижу, что каждая семья Йехули – словно созвездие, а Жигмонд – одинокая звезда, излучающая свой неповторимый свет. Так и я жила в Кехси, дочь без матери, и ничто не держало меня, кроме косы в одном кармане и монеты в другом. Наполняю чашу вином и выпиваю залпом.

– Мама обидится, если ты не попробуешь её пельмени, – говорит Йозефа.

Отставляю чашу.

– Твоя мама назвала меня пухлой.

Йозефа смотрит на меня, хмуря брови, словно пытаясь оценить, насколько правдивы слова её матери.

– Она всё равно обидится. А если ты пухленькая, то и я тоже. Мы же влезаем в одно и то же платье.

Она берёт печенье и съедает в два укуса, по-волчьи ухмыляясь. С некоторой тревогой наблюдаю за ней. Другие дочери Батъи старше, замужем, и глаза у каждой тускло поблёскивают усталостью от троих детей. У Йозефы глаза яркие, как у матери, и лицо усыпано веснушками, словно их разбросала чья-то ленивая рука. Она красива, как острый нож – проведя столько лет бок о бок с Котолин и другими девушками Кехси, мучившими меня, мне трудно смотреть на красивых девушек и не думать о лезвиях, прячущихся за их улыбками. Если б мы были в Кехси, Йозефа, кажется, из тех, кто дёргал бы меня за волосы и насмехался б надо мной. Но сейчас она лишь наполняет мою чашу вином, а затем доливает в свою.

– Спасибо, – говорю я.

Мой голос пропитан подозрением, и Йозефа это понимает, поджимает губы.

– Мама говорит, что ты родом из языческих селений в Форкошваре и что твоя мать была язычницей. Почему ты в Кирай Секе?

Проглатываю вино.

– Долгая история.

– Мы, Йехули, любим истории, если ты ещё не поняла. – Её глаза светятся, смеются. – Придётся тебе привыкнуть рассказывать истории, если хочешь быть одной из нас.

Я почти говорю, что зато умею хорошо слушать, но мало рассказывала сама.

– Но я не могу быть одной из вас, не так ли? Я почти не знаю ни ваш язык, ни ваши молитвы, ни…

– Ты можешь научиться. – Йозефа пожимает плечами. – Ты же не дурочка, да? Вот мой маленький двоюродный брат умеет читать священную книгу, и то до сих пор думает, что чёрные куры несут чёрные яйца. И хотя твоя мать не была Йехули, ты ведь можешь пройти обращение.

– Это часто случается? – с интересом спрашиваю я. – Обращения.

– Уже не очень. Но давным-давно, ещё до прихода в Ригорзаг Патрифидии, было много мужчин и женщин Йехули, заключавших браки с чужаками. Эти чужаки потом обращались и воспитывали здесь своих детей, и никто даже не знал, что они другие. Конечно, это было ещё в те времена, когда мы могли жить, где желали, и не было никакой Улицы Йехули.

– До Патрифидии?