Волчица и Охотник

Хотя Вираг утверждает, что помнит времена, когда не сверкали трёхконечные копья или топоры Охотников, я не могу себе этого представить.

– Конечно, – отвечает Йозефа. – Йехули жили в этом городе, когда король Иштван не был даже мечтой в мыслях своей матери. Иначе почему, ты думаешь, наш храм такой великолепный, хотя сейчас мы можем работать только в те дни и на тех должностях, которые позволяют нам патрифиды? Наш храм стоял здесь до Расколотой Башни и задолго до того, как король вырубил свою часовню в склоне холма.

Это откровение шокирует меня. Всё, что я знаю об истории Рийар, я узнала, сидя у ног Вираг, и она, конечно же, никогда не упоминала о Йехули. Йозефа наблюдает, как лицо у меня краснеет сначала от недоумения, а потом от гнева, когда я думаю о Патрифидии как о некой волне, пожирающей бледный древний камень.

– Почему вы так добры ко мне? – Это не тот вопрос, который я собиралась задать, но он родился без моего ведома.

– Почему нет? – удивляется Йозефа, хмурясь. – Жигмонд был один почти всю жизнь; на это тяжело смотреть. Теперь он узнал, что дочь, которую он считал мёртвой, всё-таки жива – так почему мы должны обижаться, что её мать была язычницей?

– Потому что я лишь наполовину… – начинаю было я и осекаю себя, потому что Йозефа смотрит на меня так, словно я и правда дурочка.

– Некоторым на этой улице такое может не понравиться, – говорит она. – Но я думаю, это патрифиды больше заботятся о том, чтобы мериться кровью.

Не только патрифиды. Мои мысли возвращаются к Котолин, к её лицу в отблесках синего пламени. Несмотря на все её красноречивые заверения, Йозефа могла чувствовать себя защищённой, как лисёнок в своей берлоге. Кровь имеет силу. Я видела, как она струится по запястью Гашпара, чувствовала, как она высыхает на задней стороне моих бёдер. Я вкушала эту правду всю свою жизнь, ещё до того, как узнала, что можно рассечь себе руку, чтобы разжечь огонь, или отрубить мизинец, чтобы впустить в себя магию Эрдёга.

В нескольких футах от нас Батъя, запрокинув голову, смеётся над чем-то, что сказал мой отец. Глаза у неё блестят. Я помню, как она сидела с дочерьми в храме – отсутствие у неё мужа стало очевидным для меня только сейчас.

– А как насчёт твоего отца? – с интересом спрашиваю я, уже не пытаясь быть тактичной. – Где он?

– Умер, когда я была ещё ребёнком. – Йозефа безмятежно моргает. – Я его совсем не помню. Но знаю, каково это – быть без него.

Её смелый ответ почти вызывает во мне смущение за то, что я спросила, и вдвойне мне совестно за то, что я подумала, что она мягкая, как щенок, и не ведает никаких невзгод. Теперь я вижу другой смысл в улыбке Батъи и по-новому смотрю на то, как Жигмонд положил ладонь на её руку.

Открываю рот, чтоб ответить, но ветер усиливается, донося голоса дальше по Улице Йехули. На фасадах домов пляшут огни, а на брусчатку ложатся движущиеся тени. Теперь моя кровь стынет.

Разум рождает в воображении образы столбов и факелов, тел на улице. Но я не вижу сверкающих лезвий – лишь толпу, собравшуюся в самом конце дороги, в основном состоящую из крестьян в домотканых одеждах. Они бормочут, покачивая головами, словно степные мыши, но есть один голос, сладкий и знакомый, который прорезается сквозь остальные.

– Смотрите, как они празднуют, пока наших солдат поражает мерзанская сталь, – говорит Нандор. – Посмотрите, с каким аппетитом они едят, пока армия мерзанского бея сжигает наши посевы в Акошваре. Если вы, как и я, веруете, что Принцепатрий вознаграждает за непоколебимую веру и наказывает за отступничество, то как можете не верить, что он карает нас за то, что мы приютили безбожников в своём городе?

Толпа отзывается одобрительным хором. Йозефа замерла рядом со мной, одной рукой вцепившись в край праздничного стола так, что костяшки пальцев побелели. За мной Жигмонд смотрит то на меня, то на Нандора, и винный румянец на его щеках блекнет.

– Всё это время король искал силу, чтобы победить мерзанцев и положить конец войне, – продолжает Нандор. Он расхаживает перед толпой, и шаги его сапог лёгкие, точно пёрышко. – Крал волшебство из ногтей язычниц, словно какой-то нечестивый расхититель могил. Но, возможно, решение всё это время было перед нами: выслать Йехули из нашего города, а язычников стереть с лица земли.

Его слова откровенно мятежны. Оглядываю толпу, ища Гашпара или любого, кто мог бы стать свидетелем измены Нандора. Сердце замирает, когда я вижу чёрный шаубе, но это не Гашпар – всего лишь безымянный Охотник, чьё лицо мне незнакомо. Мой взгляд останавливается на другом Охотнике и ещё на одном – их топоры висят на поясе, а глаза благоговейно следят за Нандором. Перед глазами у меня мутится, а к горлу подступает тошнота – вот-вот вырвет.

Толпа собирается вокруг Нандора, продвигаясь дальше по дороге. Все звуки нашего пира смолкли. Дети цепляются за ноги отцов, перья их масок развеваются на ветру. Равви молча баюкает чашу в одной руке и недоеденное печенье в другой. В данный момент все мы являемся частью одного и того же созвездия – десятки звёзд, сгрудившиеся в одном и том же ужасе.