Волчица и Охотник

– Нет, я не испытывала отвращения к её рассказам. Только к тому, что приходилось их слушать раз за разом. И что они исходили из злого рта Вираг, – но, говоря это, сама не знаю, искренна ли я. Я ненавидела истории Вираг, потому что никогда не чувствовала, что они мне родные. – Как бы то ни было, это не имеет значения. Турул даст нам достаточно силы, чтобы остановить Нандора, если мы сможем найти птицу и убить.

Дыхание Гашпара учащается. Знаю, он хочет со мной поспорить, сказать, что Охотники искали веками, но так и не нашли ни следа, напомнить мне, как мы уже пытались найти турула и потерпели неудачу. Однако он молчит. Котолин недоверчиво моргает.

– Даже если это было бы правдой, почему ты считаешь, что сможешь найти турула? – Она раздувает ноздри, и на миг кажется, что снова пришли старые времена: её самодовольство, моя мрачность, вся связывающая нас история, полная оскорблений и вспышек синего пламени.

– Я не могу, – отвечаю я, переводя дыхание. – Но ты – можешь.

Идеальное лицо Котолин искажается от замешательства. Ей требуется мгновение, чтобы взгляд скользнул ко мне и вниз к воде, затем снова ко мне. Потом её черты становятся твёрже, а глаза похожи на кусочки льда.

– Не дай мне утонуть, – говорит она.

Я испытываю такое облегчение, что почти смеюсь.

– Что, если таков и был мой великолепный план – спасти тебя из рук короля, чтобы убить самой? Мне, может, и свойственна извращённость для такого дела, но никак не подобная предусмотрительность.

Котолин фыркает:

– Я едва ли могу винить тебя за желание отомстить.

И я подозреваю, что это – самое близкое к извинениям, что она способна мне выразить. Гашпар с каменным лицом наблюдает, как Котолин расстёгивает свой волчий плащ, позволяя тому соскользнуть на землю. Она закручивает волосы в пучок, обнажая бледную шею.

– Что вы собираетесь делать? – спрашивает Гашпар.

– Есть способ вызвать видение, – отвечаю я. Руки у меня дрожат, когда я тянусь к шее Котолин. – Раньше я не понимала этого, но я знаю, как это делается. Ей придётся держать вопрос в уме.

Котолин кивает, вонзая пальцы в речной ил у берега:

– Я готова.

Киваю ей в ответ, собираясь с духом. Что-то проходит между нами, протягивая нить от её груди к моей – нить хрупкого доверия. А затем я обхватываю рукой её шею и опускаю её голову под воду.

Котолин погружается без сопротивления, её волосы падают бледными ручейками. Вокруг пенятся пузыри. Я удерживаю её под водой так долго, что даже рука начинает болеть, чувствую, как напрягается её горло в моих пальцах. А потом наконец-то – наконец-то! – выдёргиваю её из воды.

Она хватает ртом воздух, отплёвывается. Её глаза затуманены, всё ещё белёсые, а тело содрогается в конвульсии угасающего видения. К её щеке приклеился стебель тростника, и мне хочется отереть её лицо, но я подавляю непрошеный позыв к нежности.

Лицо Котолин мокрое, она стонет. Гашпар смотрит на неё, обуздав свою тревогу, его глаз горит. Через несколько ударов дрожь Котолин прекращается.

– Я видела его, – хрипит она. – Турула. Он летает меж чёрных сосен, на фоне белоснежного неба.

Ритм моего сердца ускоряется.

– Ты уверена? Ты знаешь, куда идти?

– Конечно же уверена, – отрезает Котолин. – Ты – не видящая, тебе не понять, что видение – это не то, что можно забыть. Каждое видение, которое у меня когда-либо было, прокручивается на внутренней стороне моих век, когда я пытаюсь заснуть ночью.

Несмотря на резкость её тона, на этот раз мне по-настоящему жаль Котолин. Она выжимает воду из волос. Пальцы между белыми прядями всё ещё дрожат. Гашпар поднимается с флягой в руке.

– Тогда ты веди нас, – говорит он. – Но мы должны поторопиться. Люди Нандора не слишком от нас отстанут.

Медленно Котолин тоже поднимается. Я выжидаю ещё мгновение, прежде чем последовать их примеру, и смотрю в небо. Красное око солнца похоже на каплю крови в реке, а вокруг струятся болезненно-розовые облака. Мои мысли возвращаются к дому Жигмонда, и я представляю, как сижу там, тренируясь в написании букв на рийарском и йехульском. Я позволяю этому образу наполнить меня, а затем отпускаю, разбрасывая его, словно лепестки цветка по ветру.

В тот же день позже начинает падать снег, и небо становится гладким, серым. Земля снова покрывается изморозью, хрустящей под копытами наших коней. Холмы понемногу переходят в равнину, устремляющуюся к далёкому белому горизонту. Где-то дальше на севере калевийцы замерли в ожидании настоящей зимы, и среди них – Туула и Сабин. Представляю, как Биэрдна выбегает нам навстречу, стряхивая с ушей снежинки. И я следую за её тёмной фигурой, невидимой для всех, кроме меня, с яростной непоколебимой решимостью.