Волчица и Охотник

Меня беспокоит возможная буря, но снегопад ослабевает, а затем и вовсе прекращается. Тонкие ленты облаков обвивают солнце, и свет просачивается сквозь них, как молоко сквозь марлю. Котолин направляет коня ближе ко мне, чуть подталкивает меня и безмолвно указывает за плечо. Я оборачиваюсь. Наши следы замёрзли в снегу, оставив за собой вереницу на много миль. Отчаяние волной накрывает меня. Гашпар, должно быть, видит, что отражается у меня на лице, потому что говорит:

– Давайте пока остановимся.

Невозможно стереть оставленный нами след, и снег не настолько сильный, чтобы замести его, а значит, перед людьми Нандора будет путь, который приведёт их прямо к нам. Чувствую, как во мне разрастается безнадёжная тоска. Слезаю с коня и немеющими пальцами привязываю его к ближайшему дереву.

Я думаю, что расплакаться было бы сейчас облегчением, но все мои слёзы вылились в тишине нашей поездки, когда капюшон был надвинут так глубоко, что ни Гашпар, ни Котолин не видели их. Вместо этого я тянусь к луку, притороченному к седлу. Знакомое напряжение мышц и звон тетивы утешат меня лучше всего.

– Пойду поохочусь, – говорю я.

Гашпар и Котолин кивают в знак согласия; у обоих лица порозовели и помрачнели. Я иду через рощицу голых покрытых инеем деревьев, прислушиваясь к возне в снегу, высматривая поблёскивающие мигающие глаза. Ловлю двух игривых кроликов – их пятнистый мех остаётся у меня на ладонях. Когда я возвращаюсь, солнце превратилось в золотую полосу на горизонте, а Котолин разожгла костёр. Гашпар что-то шепчет ей, его губы – почти у самого её уха. Её черты посуровели, а меж бровей пролегла крохотная морщинка.

Бросаю дохлых кроликов у костра и сажусь погреть руки. Котолин подходит ко мне, её одолженный волчий плащ подметает землю, поднимая небольшие шквалы свежего снега.

– Что он тебе сказал? – спрашиваю я.

– Сказал, что просит прощения, – отвечает она.

– За что?

– За то, что вызывал у нас ужас всю нашу жизнь, – говорит Котолин. – Полагаю, ему и правда положено за это извиниться, раз уж он принц. Впрочем, я могла бы обойтись и без его мечтательных глаз. Ну, гла́за.

Что-то, похожее на смех, рождается внутри, но я слишком измождена, чтобы смеяться. Кроме того, я не хочу, чтобы Котолин думала, будто я так легко её прощу или что спасение её жизни означает, будто я заинтересована в нашей дружбе.

Перевожу рассеянный взгляд на Гашпара, который всё ещё стоит рядом с нашими конями. Мы уже недалеко от леса, где встретили прекрасную девушку, оказавшуюся чудовищем. Интересно, он тоже вспоминает? Моё плечо всё ещё пульсирует непостоянной ложной болью, которую успокаивали его ладони, нежно зажимавшие рану.

Мы с Котолин молча свежуем и потрошим кроликов, а Гашпар держится на расстоянии. Возможно, он пожалел, что согласился на этот план; возможно, сомневается в видении Котолин. Я не могу позволить себе думать, что случится, если мы потерпим неудачу, но в желудке у меня бурлит, словно пенистый поток, и я могу съесть лишь несколько кусочков кролика. Лицо Жигмонда то и дело всплывает перед моим мысленным взором.

Ночь накрывает наш клочок леса, словно в отместку, быстро накидывая на нас непроглядный чёрный покров. Как только солнце садится, мы согреваемся, ещё несколько пьянящих, украденных мгновений, прежде чем приходится затушить огонь. Люди Нандора увидят его свет за много миль. Котолин предлагает нести дозор первой, так что я устраиваюсь под изгрызенным зимними холодами деревом и прижимаюсь спиной к его замёрзшей коре. Сон кажется одновременно неизбежно заманчивым и совершенно невозможным.

Не знаю, сколько проходит времени, пока Гашпар не присоединяется ко мне. Его сапоги хрустят по инею. Над нами лишь россыпь драгоценных камней звёзд и бледный рог луны. Его лицо сохраняет этот скудный свет, насколько возможно, – серебро на щеках, изгиб носа, жёстко очерченная челюсть. Он стоит передо мной и не говорит ни слова. Я поднимаюсь, стряхивая снег с юбок.

Мне так много нужно ему сказать, и в то же время – совсем нечего. Наше дыхание вырывается кружащимися облачками. Слова складываются в моём сознании, звучные и яркие.

– Хочешь послушать историю?

Истории всегда начинались в темноте. Шестипалые руки Вираг создавали марионеток из теней, которых не умели делать остальные: ястребов-турулов, овец рацка, оленей с огромными костяными коронами. Мы смотрели, как их силуэты танцуют на тростниковой крыше её хижины, огонь согревал наши щёки. Волосы у нас были растрёпаны, глаза дико блестели, а из носа текло от холода. Воспоминание на миг пугает меня, заставляя что-то глубоко внутри сжаться от боли.

Гашпар медленно моргает:

– Хорошо.

– Я расскажу тебе о Вильмёттене и его пылающем мече.

Даже само имя «Вильмёттен» оставляет кислый привкус, когда я вспоминаю о теле Нандора, всплывающем из-подо льда – точно так же, как бард выбрался из Подземного Мира.

– Мне кажется, я эту историю уже знаю, – говорит он. – Моя кормилица знала бессчётное число историй, и это была одна из её самых любимых.

– Твоя кормилица была язычницей?