Волчица и Охотник

– Хорошо… ты просишь тебя снова помучить?

– Нет.

– Ну тогда прекрати ходить с таким лицом, словно Вираг тебя только что выпорола, – говорит она. – Нет причин мучиться чувством вины за то, что ты сделала. Я бы сделала то же самое.

– А если бы Иштен наказал тебя за это?

Она фыркает:

– Ты начинаешь говорить как патрифидка.

Краснея, начинаю придумывать, что ответить, но Котолин толкает двери в Большой Зал прежде, чем я успеваю произнести хоть слово. Онемевшая и запуганная, я следую за ней.

Этот пир совсем не такой, как я ожидала. Нет ни запечённой разделанной свиньи, ни ощипанных лебедей, ни супа из красной смородины с облаками сладких сливок, ни графинов вожделенного вина из Ионики. Есть лишь одно серебряное блюдо и один кубок, и оба они стоят перед королём. Его гости разбросаны вокруг пустых столов, словно драгоценные камни, сверкающие украшенными самоцветами шелками. Их взгляды устремляются наверх, к помосту, затем обратно к соседям, острые и яркие, как острия клинков. Я улавливаю их шепотки, пока иду к помосту.

«…не одобряем этого, ни капельки…»

«…забавляться с язычниками, ради всех святых…»

«…лучше уж Иршек, если что-то…»

Укол тревоги заставляет меня чуть сбиться с шага, но лишь на мгновение. Король Янош был уверен, что заставит своих недоброжелателей замолчать, как только получит силу турула. Но пока он не продемонстрирует эту магию, шепотки не прекратятся.

На помосте короля накрыт длинный стол, и Нандор сидит рядом с ним. Гашпар сидит слева от отца и при виде меня начинает было подниматься, но я быстро качаю головой, и он снова садится. Я не хочу, чтобы в мою сторону было обращено ещё больше взглядов. Младшие сыновья короля, и в их числе Матьи, стоят вдоль стола. Группа Охотников прислонилась к стене, а рядом с ними – Иршек, с тем же прищуром и непроницаемым лицом, как и всегда. Меня пробирает дрожь отвращения, что-то застарелое и поверхностное, едва ли менее привычное, чем потребность дышать. Эти патрифиды никогда, ни по какой причине не перестанут щериться на меня и туго затягивать свои красные пояса, чтобы защититься от меня.

Деревянные двери распахиваются. Миниатюрная светловолосая служанка несёт серебряный поднос, под тяжестью которого у неё дрожат руки. Девушка ставит поднос перед королём и снимает крышку. Там, украшенный веточками бузины и мясистыми красными ломтиками граната, лежит турул.

Он был щедро сдобрен травами, чтобы замаскировать слабый запах гниения, а его перья, кажется, снова засияли, хоть и искусственными красками. Тонкий слой сусального золота покрывает его крылья и грудь, что не совсем сочетается с его янтарным оперением. Птица лежит на спине с расправленными до самых кончиков перьев крыльями, словно его только что подстрелили в небе.

Когда я вижу турула в таком виде, желудок у меня становится твёрдым и тяжёлым, словно камень. Думаю, Вираг бы заплакала. Она бы бросилась к королю и умоляла забрать её жизнь вместо этого. Как бы я ни ругалась на неё, она любила всех нас больше, чем кого-то одного из нас, и намного больше, чем себя саму.

Я не делаю ничего из этого, лишь подхожу ближе к Котолин, и мех наших волчьих плащей соприкасается.

Король поднимает нож и вилку. Я вижу блеск столового серебра, блеск его голодного взгляда и понимаю, что он собирается сделать. Поднося руку ко рту, наклоняюсь, и меня едва не тошнит.

– Тихо, – шепчет Котолин, больше успокаивая, чем упрекая, чего я от неё никак не ожидала.

Распрямляюсь, хотя перед глазами чуть темнеет.

Король Янош не нарезает птицу, как кусок жареной свинины. Вместо этого тонкими зубцами своей вилки он выковыривает глаза турула один за другим и перекатывает к себе на тарелку. Глаза переливаются в свете свечей, словно насекомые в панцирях. Он пронзает один вилкой и удерживает в воздухе; кадык под седой бородой подёргивается.

И почему-то смотреть на это тяжелее, чем на то, как обритый волк воет, умирая; тяжелее, чем смотреть, как олень обмякает под клинком Охотника. Я устроила королю этот пир. У меня такое чувство, словно я предложила Яношу собственную руку и просила начать резать, где ему заблагорассудится.

Все в зале молчат, затаив дыхание. Вдруг Котолин хватает меня за руку; ногти врезаются мне в кожу, оставляя крошечные полумесяцы. Я подавляю удивление и отшатываюсь назад. Мы держимся друг за друга, пока король засовывает один из глаз турула себе в рот, давится и проглатывает. Я не вижу, жуёт ли он.

– С вами всё в порядке, милорд? – спрашивает Иршек своим резким голосом, когда лицо короля багровеет.

– Я чувствую, – хрипит он. – Чувствую эту силу, пробегающую сквозь меня.

Проткнув второй глаз вилкой, король кладёт его в рот и на этот раз проглатывает целиком.

Глаза короля распахнуты, словно полные луны, и такие же яркие. Он отталкивается от стола с такой силой, что переворачивает его, и тот падает на помост вместе с подносом и турулом. Гости вздрагивают. Король Янош спотыкается, безумно вращая головой; его взгляд следует за призраком, которого никто больше не может увидеть.