Волчица и Охотник

– Удобно? Нет. Это – бремя, которое Принцепатрий возложил на меня, брат. Я не берусь спорить с Его суждением. А ты? Или ты? – Он обращается к мужчинам и женщинам, собравшимся в зале. – Те, кто был верен мне, получат множество благословений и великое милосердие на небесах. А те, кто противится мне… что ж, вы противитесь воле Господа.

Когда он произносит эти слова, его взгляд вонзается прямо в Гашпара, словно кинжал. Толпа снова перешёптывается, кто-то сдавленно всхлипывает. Безымянная чёрная масса разливается у меня внутри – жуткая маслянистая смесь ужаса и полнейшего крайнего отчаяния. Турул лежит в луже крови короля Яноша, безглазый.

За шеренгой солдат, охраняющих порог, слышится шорох. Ряд Охотников размыкается, чтобы пропустить ещё одного. Его доломан изрезан спереди, лицо всё в пятнах крови. Он что-то тащит за собой – комок изуродованной плоти и изодранного шёлка, сухожилия, натянутые, как розовые канаты на выпотрошенный сундук. И, лишь увидев жёлтый изгиб медвежьего когтя, я узнаю графа Коронена.

– Простите, милорд, – выдыхает Охотник. – Фуреди и Нимету удалось сбежать в свои крепости.

Взгляд Нандора скользит по телу графа Коронена, по арке его выломанной грудной клетки. Глаза у него стеклянные, скользкие, как камни в русле реки.

– Неважно, – отвечает он. – Я пошлю Охотников, чтобы выскрести их из их нор и поставить передо мной на колени… или умереть.

– Других Охотников мы заковали в цепи, – продолжает запыхавшийся солдат. – Полагаю, через неделю в подземельях без еды и воды они будут жаждать принять своего нового короля.

«Солдаты, солдаты, где же другие солдаты»? – безмолвно с отчаянием спрашиваю я. Все Охотники воспитаны в удушающей хватке Патрифидии, но солдаты королевской армии – обычные люди, с жёнами, сыновьями и дочерями – вряд ли захотят проливать кровь за высокие идеалы принцев и королей. Но затем я вспоминаю, что все легионы, которые сумел собрать король Янош, находятся в Акошваре, преграждая путь армии Мерзана.

– Хорошо, – говорит Нандор. – Ибо если они этого не сделают, то пусть присоединятся к демону Танатосу.

На этом имени по толпе пробегает дрожь. Мужчины и женщины содрогаются, словно само имя – призрак, который нужно изгнать. Я зажмуриваюсь, желая лишь, чтобы пронизанная остриями звёзд чернота поглотила меня. Когда я снова открываю их, Нандор уже успел вскочить на помост и проводит рукой по краю отцовского трона, глядя голодным взглядом собаки в течке.

– Ах, милорд, – говорит Иршек. – Что такое король без короны?

Нандор моргает, затем снова смотрит на священника. Его взгляд останавливается на Иршеке один долгий миг.

– Конечно.

Спрыгнув с помоста, он хватает корону из ногтей. Моё сердце мечется, словно ветки ивы на ветру, внутри всё горит. Нандор делает знак ближайшему Охотнику – тому самому, который притащил тело графа Коронена.

– Прошу, господин.

Иршек протестующе хрипит – в конце концов, это его долг короновать короля, – но Охотник выступает вперёд и соединяет ладони.

– Мегвилагит, – шепчет он.

Кулак пламени смыкается вокруг тела короля, оранжевые пальцы цепляются за истерзанный доломан, вымокший в крови ментик. Огонь расползается болезненно, словно россыпь сверкающих алым и золотым лепестков. Запах горящих волос заполняет мой нос, смешиваясь с запахом обугливающихся костей. Меня почти рвёт.

Нандор бросает корону в огонь. Та захлёбывается и раскалывается, на мгновение вспыхивает яркой ослепительной синевой, полыхнувшей почти до самого потолка, где стонут и качаются люстры. А когда пламя успокаивается, снова съёживается до оранжевого, корона обращается в пепел. Печальные угли расползаются по каменному полу, как мерцающие светлячки.

Ногти моей матери, ногти одиннадцати других волчиц исчезли, а вместе с ними и вся их магия. Моя сделка с королём и его обещания обеспечить безопасность Йехули и Кехси – лишь дым в воздухе.

– Корона истинного короля – не какая-то отвратительная вещь, пропитанная языческой магией, – провозглашает Иршек со всей торжественностью, на какую способен его тонкий голос. – Корона истинного короля прекрасна на вид и выкована из чистого золота.

По всему залу люди хватаются за свои железные подвески. Голоса переплетаются, как тысячи тёмных нитей, обвиваются вокруг его лодыжек и выстреливают вверх, вверх, вверх сквозь его руку, извиваются в его рту, пока слова, которые слетают с его приоткрытых губ, не повторяет сотня других голосов.

– Приведите его, – велит Нандор. Улыбка на его лице блаженна и ужасающа.

Он подаёт знак Охотникам, охраняющим двери, и они снова расходятся, на этот раз для того, чтобы, спотыкаясь, вошёл ещё один человек. Он худощавый, одет в простую купеческую одежду, с обвисшими седыми кудрями и упрямым ртом, больше подходящим для мрачного выражения, чем для улыбки. Жигмонд.