Волчица и Охотник

Кадык у Гашпара дёргается, когда он сглатывает. Король Янош отходит от меня и обхватывает лицо сына. Гашпар вздрагивает едва заметно. Интересно, вспоминает ли он сейчас, как над ним был занесён раскалённый клинок отца? Интересно, может ли утешить та же рука, что ударила тебя? Конечно же, я жаждала нежности Вираг так же, как ненавидела её жестокость.

Они стоят нос к носу, и Гашпар на несколько дюймов выше короля. Я не вижу в них зеркальных отражений друг друга. Гашпар, должно быть, похож лишь на свою мать.

Спустя долгое мгновение он произносит:

– Спасибо, отец.

Его слова, тихие и почтительные – больше, чем заслуживает король Янош. Старая ожесточённая часть меня хочет отбросить короля на пол и посмотреть, как он будет выглядеть, стоя на коленях, отданный на милость своего сурового сына и двух волчиц. Но у Гашпара нет тяги к мести, а у меня нет моей прежней извращённой злобы. Гашпар стоит неподвижно и молчит, пока ладони отца не соскальзывают с его лица.

– Значит, это всё? – спрашиваю я. – Теперь, когда у тебя есть турул, ты отпустишь видящую и перестанешь забирать волчиц?

Взгляд короля скользит по Котолин, останавливается на мне. Что-то вспыхивает в его глазах, словно кто-то чиркнул спичкой.

– Оставьте нас, – говорит он. – Я буду говорить с Ивике наедине.

– Милорд, – протестует Иршек, но король буравит его взглядом. Лойош выталкивает Котолин из зала, и Гашпар идёт за ними, нахмурив брови в тревоге. Подозреваю, что он будет нервно ждать по ту сторону двери. Лишь когда зал опустел, Янош произносит:

– Я не собирался становиться жестоким королём.

Это почти доводит меня до исступления.

– Нет? Твоё намерение не было таким, когда ты вырезал глаз собственному сыну? Когда убил двенадцать волчиц, чтобы украсть их магию?

– Осторожнее, волчица. Я всё ещё могу получить твою голову.

– Если бы не я, ты бы никогда не получил турула, – говорю я. Какой смысл быть послушной сейчас? Угодливая улыбка и услужливость не помешали королю предать меня. Между ястребом и мышью не может быть никакой сделки. – Теперь, когда у тебя есть сила, о которой ты так отчаянно мечтал, ты, наконец, оставишь Кехси в покое?

– Твоему селению больше нечего предложить мне, – отвечает король Янош.

– Кроме законности права на трон, которую дают вам наши языческие мифы и языческие обычаи. – Мой голос кислый, словно я попробовала персик с почерневшей косточкой. – И, конечно же, нашей магии. Как полагаешь, когда ты положишь конец войне с Мерзаном, крестьяне и графы снова будут на твоей стороне?

– Будут, – отвечает он. – Я в этом уверен. Я знаю, что ты также беспокоишься о судьбе Йехули, но я не желаю, чтобы их изгнали. Они оказывают городу важные услуги и уже очень давно живут в Кирай Секе.

Так и сказала Йозефа. Я вспоминаю потолок храма, усыпанный звёздами, и обитые золотом колонны. Вспоминаю Жигмонда. Если помощь королю, чтобы он сохранил трон, обеспечит безопасность отцу и всем на Улице Йехули, то моя магия – очень малая жертва. И если убийство турула защищает Кехси, то как боги могут винить меня за то, что я совершила? Лучше король Янош, чем Нандор. Лучше встать на колени, чем умереть.

Когда я думаю об этом, то понимаю, что это – мысль Йехули. Та, которую Вираг попыталась бы стереть с меня, как пятно с юбки.

Я молчу. Больше мне нечего сказать. Наконец король Янош снова поднимается на помост и возвращается на своё место.

– Я бы очень хотел, чтобы сегодня вечером ты бы посетила мой пир, волчица, – говорит он. – После мне не нужны будут твои услуги. Ты будешь свободна.

Я не проглатываю смех – пусть король наказывает меня за это, если захочет. Я пробыла в Кирай Секе достаточно, чтобы понять, когда у меня под ногами расставлена ловушка.

В тёмном коридоре, ведущем к Большому королевскому Залу, Котолин стоит, выпрямившись во весь рост, словно зимняя птица на ветке. В мутном свечном свете раны на её лице кажутся влажными и свежими, но серебристые волосы заплетены назад так, что ничего нельзя скрыть под прядями. Тонко очерченный подбородок поднят надменно, высоко. Её гордая уверенность должна бы утешить меня, но я лишь недавно начала думать о ней, как о союзнице, а не враге, и рядом с ней я чувствую себя скулящей и слабой, как побитая собака. Если она может войти на королевский пир со шрамами на лице и при этом смотреть на всех свысока, то я – трусиха, раз хочу спрятаться в волчьем плаще. Когда Котолин видит, что я накидываю капюшон, то подходит ко мне и обхватывает моё запястье.

– Хватит, – рявкает она. – Ты ведёшь себя как ребёнок.

– Как ещё мне себя вести, когда моя магия исчезла?

У меня нет слов, чтобы объяснить пустоту, которую я чувствую теперь, когда нити Эрдёга сморщились, словно цветы на морозе, оставив меня опустошённой. Я так же слаба, как и в тот день, когда покинула Кехси.

Котолин смотрит на меня ледяным взглядом. Один из порезов опустил уголок её левого глаза, окрасив белок капелькой крови.

– Ну нет у тебя своей магии, и что? – говорит она. – Раньше это не мешало тебе быть злобной и яростной.

Потираю шрам на брови:

– Это ты сделала меня такой, мучая при каждом удобном случае.