Волчица

– Это все равно. Вы смелы и ловки, но Вокур знаменит своим контрударом, не менее страшным, чем известный удар Жарнака! Кто будет его секундантом?

– Фицджеральд. Вы слышали о нем. Я просил его быть моим, но слишком поздно.

– А вашим?

Монтарба отвернулся, чтобы скрыть краску стыда и бессильной злобы.

– Еще не решено, – отвечал он. – Я не успел никого найти в такое короткое время. Надо сейчас же позаботиться об этом.

Леони заглянула ему в глаза.

– Никогда не доверяйтесь женщине на половину, – сказала она. – Скажите мне всю правду. Может быть, я могу помочь вам.

– Это очень вероятно, – отвечал он с усмешкой. – Ну, да все равно. Я скажу вам все, Леони. Так как моя ссора была с графом де Артуа, ни одна из этих придворных собак не решилась поддержать меня. Я должен найти секунданта к завтрашнему утру, а где искать его, я знаю не больше любой игуменьи в монастыре!

Леони глубоко задумалась.

– Когда и где? – спросила она.

– В восемь часов. В Булонском лесу. У трех сосен. Я надеюсь, что не будет дождя; терпеть не могу вымокнуть перед завтраком!

Лицо Леони прояснилось. Видно было, что она напала на какую-то мысль.

– Граф Арнольд, – начала она серьезно, – я женщина, но я сестра Головореза. Было бы безумием выйти завтра навстречу этому фехтмейстеру, его нельзя назвать иначе, с дрожащей рукой и лихорадочным пульсом. Вы не должны бегать всю ночь по городу, ища секунданта. Предоставьте это мне. Ложитесь спать, сейчас же. Нет, ни капли более бургундского, и думайте только том, чтобы хорошенько выспаться. Я даю вам слово, что когда завтра вы явитесь к трем соснам, у вас будет секундант. Надеюсь, у меня найдутся еще друзья!

– Которому же из ваших поклонников вы предполагаете поручить невеселое занятие смотреть на нас? Не забудьте, мадемуазель, что он должен быть не только патриотом, но и дворянином.

– Ваша дерзость восхитительна, – возразила она. – Будьте спокойны. Делайте, как я говорю вам, граф Арнольд, гражданин Монтарба. Разве вы не верите, что ваша честь также дорога мне как моя собственная? Я хочу сказать, ради моего брата, ради успеха нашей партии, ради Франции. Идите спать, говорю вам; велите вашему лакею разбудить вас в семь часов и выпейте чашку кофе и маленькую рюмку водки. Вы видите, я знаю все эти мелочи. Возьмите теплый плащ и шпагу, к которой вы привыкли. Выходите из дому одни и когда придете к трем соснам, я даю вам слово, что вы найдете там своего секунданта. Монтарба колебался. Ему, по-видимому, ничего не оставалось более, а между тем это казалось таким странным и непринятым способом драться на дуэли!

– Могу я положиться на вас, Леони? – спросил он, в некотором смущении.

На ее бледных щеках появилась легкая краска, и глаза отказались встретиться с его взглядом.

– Положитесь на меня, – повторила она, – как если бы я была ваша мать или сестра.

– Или жена, – засмеялся он, схватив ее руку и поднося к губам. – Если только мужья полагаются на своих жен. Я не могу судить об этом, потому что у меня никогда не было жены!

Леони сердито отдернула свою руку, надвинула на голову капюшон и вышла из комнаты.

Как под великолепными улицами Парижа расстилалась целая сеть катакомб, с отвратительной правильностью выложенных улицами и переулками, с гротами из черепов и человеческих костей, так и под блестящей поверхностью общества, лежала сеть подпольных интриг, измены и предательства, попав в которую лишь раз, человек не мог уже выпутаться, а исчезал также бесследно с лица земли, как погребенный на двадцати-саженной глубине. Уроки жестокости и произвола, преподанные древними королями Франции, с изумительной быстротой усваивалась членами революционных клубов, начинавшими уже называть себя якобинцами, и людей ввергали в тюрьму на всю жизнь по прихоти одного из этих борцов свободы, с такой же легкостью и хладнокровием, как средневековый государь бросал в темницу своего непокорного вассала, чтобы завладеть его имуществом… Пока не истощились все письма с печатью, скупленные для своих единомышленников герцогом Орлеанским, ни один из обитателей Парижа, будь он француз или иностранец, знатный или бедняк, правый или виноватый, не мог сказать с уверенностью, вставая утром с постели, что на следующую ночь не очутится в Бастилии.

Если бы Фицджеральд и знал почерк Леони, которым написано было его имя на одном из этих отвратительных ордеров, он также мало мог бы объяснить себе катастрофу, постигшую его на следующий день, когда он, спеша к маркизу де Вокур рано утром, в серую, туманную погоду, был неожиданно арестован в нескольких шагах от квартиры маркиза.

Его нелегко было удивить чем-нибудь, но тут, по его собственному выражению «его можно бы было сбить с ног перышком», когда старший из окружившего его отряда французских гвардейцев показал ему предписание арестовать его, за подписью короля.

Первой мыслью его было сопротивляться, но двадцать мушкетеров, при сержанте, показались слишком сильным противником даже для ирландца, и потому он довольно вежливо отдал свою шпагу, прося, чтобы ему возвратили ее, как только разъяснится это неприятное недоразумение.