Волчица

Незнакомец, по-прежнему закутанный в плащ, уперся концом своей длинной шпаги в сделанную им черту у ног сражающихся и ревниво стал следить за каждым их движением, напрягая все члены, все мускулы, точно готовясь к прыжку. Ни чей глаз не моргнул, ни один нерв, казалось, не дрогнул, хотя роковые клинки звенели и сверкали всего на расстоянии одной шпаги, скрещиваясь, увертываясь и отбивая друг друга в этом смертельном бою. Сначала шансы казались равными, но де Вокур приберегал свои силы к тому моменту, когда ему удастся вызвать противника на способ нападения, для которого он изобрел свой знаменитый контрудар. В подобном состязании, малейшее неравенство в искусстве, должно вознаграждаться большими усилиями со стороны слабейшего. Грудь Монтарба уже тяжело подымалась и мускулы начинали неметь от напряжения, когда его противник стоял еще крепко и твердо, как скала.

Но вот искусным ложным выходом ему удалось вызвать то нападение, которого он желал… Задыхающийся, сбитый с толку и введенный в заблуждение, Монтарба дал ряд неистовых и бесцельных ударов, которые маркиз парировал все плотнее и плотнее, пока грудь противника не оказалась открытой для его знаменитого удара.

Но в этот самый момент, шпага де Вокура получила неожиданный удар снизу и знакомый голос, который Монтарба успел узнать в эту решительную минуту, шепнул ему на ухо:

– Скорее, Арнольд, под руку ему, и он мертвый.

Едва были произнесены эти слова, как де Вокур падал уже с глубоким стоном и с оставшейся в нем половиной шпаги его противника, переломившейся недалеко от рукоятки. Незнакомец сорвал с головы, щек и подбородка массу фальшивых волос, припал головой к плечу Монтарба и залился горячили слезами.

– Леони, – сказал граф Арнольд, обнимая рукой ее талию, – он действительно боец первой руки. Если бы не ты, так не он, а я лежал бы на этом месте. Ты еще раз спасла мне жизнь, Леони.

Она быстрым движением отерла свои слезы.

– Нет еще! – воскликнула она. – Мы должны бежать, не теряя ни минуты. Вы можете прикоснуться к нему, Арнольд? Какой вы бесстрашный! Переверните его и вытащите клинок из его груди. Вот так! теперь нет никаких доказательств. Этот туман положительное благодеяние, уйдем скорее, пока он не рассеялся!

Оставив маркиза умирать без всякой помощи, Монтарба, едва успевши прийти в себя от удивления, покорно дал увести себя обратно в Париж, по самым пустынным улицам. Прошло довольно долгое время, пока он решился расспросить Леони об ее переодевании и благовременном прибытии на место поединка, но Волчица очень неохотно отвечала на его расспросы.

После сильного возбуждения наступила неизбежная реакция: Волчица осталась настолько женщиной, что чувствовала стыд и угрызение совести за разыгранную ею роль.

– Я не могла придумать ничего другого, – оправдывалась она, как будто он более всякого другого имел право судить ее. – Времени оставалось так мало, а у людей так мало энергии, когда дело касается других. Что я могла сделать? Что бы вы сделали на моем месте? Арнольд, граф Арнольд, вы не должны осуждать меня за это!

– Я был бы чудовище, если б осуждал, – отвечал он чистосердечно. – Но, Леони, вы еще не объяснили мне, что сталось с Фицджеральдом. Он сам говорил мне, что будет секундантом де Вокура.

– Есть различные средства и способы, – отвечала она уклончиво. – Я не стану рассказывать вам всего. Впрочем, нет, я расскажу. Зачем нам иметь тайны друг от друга? Я преспокойно отправила ирландца в Бастилию. Это очень просто. Его засадили сегодня утром до восьми часов!

– Бедный Фицджеральд! Это довольно крутая мера. Но ведь его выпустят, конечно, Леони? Если вы могли посадить его, так, вероятно, можете и освободить.

– Будьте спокойны, вся эта куча мусора должна пасть! Когда сено загорится, крысы должны сами подумать о спасении.

Глава тринадцатая

Женщина, принесшая тяжелые жертвы мужчине, забывшая ради него, гордость, предрассудки и прежние правила жизни, неизменно становится его рабой, по какому-то странному принципу мены между обоими полами, но которому одна из сторон непременно берет все и не дает ничего. После того как Волчица спасла жизнь графа Арнольда ценою гнусного, предательского кровопролития, она перестала скрывать от себя, что он для нее дороже брата, партии, к которой она принадлежала, и отечества; дороже ее репутации, дороже счастья всей жизни и самого воздуха, которым она дышала.