Вольер

– Да, я Тимофей Нилов, – не слишком уверенно ответил ей Тим, но произнести эти слова вслух перед ней было очень важно. Ибо тем самым он утверждал себя в подлинном, человеческом статусе. Как гражданин Нового мира и Радетель.

– Я и не сомневалась, едва оглянулась на вас. У вас такое… такое особенное лицо. Кстати, мое имя – Альда Понс, – она протянула ему руку для пожатия.

– Очень, очень приятно, – Тим не выдержал напора захлестнувшего его душещипательного изумления и перед этой женщиной, и перед сердечным приемом, оказанным ему, – с чувством поцеловал душистую, теплую ладонь: по счастью, видел этот ритуал не однажды в «Оксюмороне».

– А вы очаровательно галантный кавалер! – со смехом ответила ему Альда и приказала смотрителю: – Поллион, разбуди старую сварливую ворону и скажи: птенец вернулся в гнездо. Только осторожно скажи, не то его кондрашка хватит, – потом обратилась к Тиму: – Прошу прощения за столь своеобразный лексикон, но я здесь уже десятые сутки, и, как вы догадываетесь, ваш заботливый опекун едва не довел меня до малоадекватного состояния своими панегириками.

Тим догадался, что это она о Фавне.

Все вместе

Воспринимал ли он в своей, пусть и не столь долгой, жизни впечатление прекрасней? Амалия, в розоватой, как занимающаяся заря, воздушной накидке у камышовой заросли кормит белую цаплю. Или пытается накормить. Потому что Преторианец вовсе не желает есть с ее ладони улиток – он питается исключительно лягушками, притом исключительно самостоятельно. От обиды поджал одну лапу и воротит в сторону привередливый клюв. Амалия уговаривает, протягивает раз, другой, он бы сказал ей, но не хочется портить чудесное зрелище. Преторианец не маленький, птица вольная, сам разберется, хотя и недоволен – в кои‑то веки прилетел на лето погостить, и вот, пристают с глупостями. Амалия на «Одиссее»! Кто бы мог подумать? Как‑то уж очень легко она согласилась. Гортензий не собирался себе льстить и относить на свой неотразимый счет прихотливо внезапную сдачу прежде столь неприступной крепости. Наверное, свою роль сыграло и то обстоятельство, что улыбнулась им удача с пропавшим поэтом Тимофеем или, что всего скорей, неудача, постигшая его самого при поисках и неуспешных переговорах, последовавших затем. Вдруг и пожалела? Нет. На нее не похоже. Амалия не из тех женщин, которые предлагают себя как утешение, и ведь она ответила на его чувства без обмана и без притворства. И потом, какое может быть утешение? Что, он профессиональный следопыт, что ли? В жизни своей никогда не преследовал человеческое существо, да и никто из известных ему людей подобного не делал. Не случалось такой необходимости. Разве способен он был предсказать наперед, как отреагирует этот странный парень на вполне дружелюбное к нему обращение? А должен был предсказать. Забыл начисто, что имеет дело с беглецом из Вольера, да если бы помнил, много их выпадало на его долю, этих беглецов? Ровным счетом ни одного.

– Амалия… Амалия… – едва слышно, словно опасаясь вспугнуть рассветную зарю, позвал он ее по имени. – Амалия…

Обернулась и улыбнулась, как‑то подчеркнуто нежно и будто бы с тайной печалью – неужели жалеет теперь о скоропалительном своем согласии. Но подошла, Преторианец прищелкнул ей вслед узким, как сабельное лезвие, клювом и, демонстративно переступив на кочке, напыщенно отвернулся. Она села рядом на разостланное прямо по росистой траве расписное индейское одеяло‑пончо, поджала под себя ноги, огненосные глаза ее вспыхнули на миг разрушительной вспышкой и снова посмотрели ласково.

– Ты милый, милый, – она сказала так, будто слова эти предполагались не сами по себе, но непременно за ними должно было прозвучать продолжение, и она хотела подготовить его именно к продолжению этих слов и ни к чему другому.

– Я знаю. И я люблю тебя. Теперь еще больше, хотя такое вряд ли для меня возможно, – Гортензий потянулся, чтобы взять ее за руку. Амалия не отстранилась, но и не выказала радости, как если бы его трепетное прикосновение мешало ей в чем‑то неприятном и значительном.

– Мы обещали прибыть пораньше. Ты знаешь, сегодня надо решать, – она попыталась освободить плененные пальцы из его пожатия, но Гортензий не отпускал.

– Но не в шесть утра. Парню надо хотя бы выспаться после всего пережитого. Выспаться в покое и без тревог, – напомнил он ей события минувших суток. – С ними Альда и Карел остался тоже. Знаешь, я не ожидал как‑то, что наш Тимофей окажется столь требовательным субъектом. Он вчера точно допрашивал нас. Помнишь, ты сказала ему – через несколько недель он достигнет Второй Зрелости, а он рассердился.

– Да, отчаянно так. Я только хотела ему сообщить, что день его рождения наступит двадцать первого июля и ему исполнится полных восемнадцать лет. Мне казалось, любому человеку интересно было бы узнать, – с сожалением произнесла Амалия, будто извинялась в промахе.