Вольер

– Он лишь недавно услыхал, что вообще бывает на свете празднование дня человеческого рождения, так почему бы ему выказывать чрезмерный интерес? Скорее, наш Тимофей подумал – мы снова хотим ущемить его в естественных правах. А ведь молодец – успел все же вычитать. «Совершеннолетие обычно наступает в тот момент, когда родители или опекуны сочтут возможным его предоставить». Но поскольку в Новом мире у него не имеется ни тех ни других – Фавн, конечно, не в счет, – он собирается решать сам за себя. Каково?

– Гортензий, с мальчиком не все так просто, как тебе показалось на первый взгляд, – Амалия отвернулась, сейчас ей не представлялось уместным и далее распространяться на эту тему.

Можно было бы объяснить, но не теперь, когда предстоит объясняться по иному поводу. Да и что тут скажешь? Бедный ребенок – для нее, профильного педагога именно что ребенок, – он ожидал ужасов наказания и мысленно уже приготовил себя к их приятию. Полное отпущение грехов тоже не состоялось, потому что никто не собирался его прощать, ибо не считал в чем‑либо виноватым. Как четко и ясно преподнес эту истину Карл: «Ваш нечаянный поступок будет отягощать только вашу совесть, что не даст вам совершить случайное преступление против человека и впредь. Мир в душе – иногда очень плохо, и уж можете мне поверить, ни у кого из нас его нет!». Мальчик лишь кивнул так обреченно, что казалось – любая кара принесла бы ему большее облегчение, чем это душевное напутствие. Но Карлуша прав в одном, если Тимофей желает наказания, он волен назначить его себе сам. Вот только… Она ждала хлопот и поводов для своего вмешательства и не нашла ровным счетом ничего. То есть он с какой‑то невозможно щенячьей радостью отозвался на предложение заглянуть в ее добровольческую школу, мальчика не смутила ни значительная возрастная разница с учениками, ни даже ребячливое название всего заведения «Шкатулка с сюрпризом». Но это от непосредственности реакции, и не надо забывать, что он почти сложившаяся поэтическая личность, уже пережившая первый успех. Взойти на Подиум Поэтов – не шутка, она представляла себе, отвага какой степени потребна для подобного предприятия.

Другое дело, ни малейшего следа Адамова комплекса она не обнаружила. А ведь должен же быть, хотя бы в начальной стадии формирования! Незапланированный побег, тотальное одиночество, чуждая, устрашающая неизвестностью среда, необходимость ежесекундно быть начеку. Обыкновенно «выходцев» подбирают с той стороны Вольера специально присланные грузовые подушки, чтобы доставить немедленно или к собственно владельцу поселка, или в его отсутствие к любому другому поблизости, давно уже поднятому по тревоге. И дальше – щадящая адаптационная программа, орда сочувствующих и просто пси‑техников, всестороннее облизывание и сюсюканье. Для Вольера на следующее утро разыгрывалась в этом случае якобы внезапная смерть: упал с крыши и кончено. Здесь же все вышло с точностью до наоборот. Выходит, у мальчика Тимофея нервы, что твои гипероновые крепления, или поэты все от природы несколько толстокожи? Вполне возможно, подходящее объяснение. Она мысленно в который раз пробежала известные и памятные ей биографии творцов рифмованных шедевров, более‑менее современных и давно ставших достоянием литературной истории. М‑да, что ни говори, но все это были несколько эгоцентричные господа, моралисты лишь в абстрактном масштабе, в личном же общении – люди не вполне подверженные эмпатии. Им проще страдать сразу за все человечество в целом, чем заметить, что его ближнего клонит в сон уже на третьей строфе исполняемого вслух произведения. Тем лучше, мальчик перенесет психологический стресс почти без потерь, если подобный стресс вообще есть. Зато впереди у него вечная признательность поклонников, и уж бесконечная череда случайных романов ему обеспечена. Против этой заразы как раз‑таки поэты лишены всяческого иммунитета. Ах, да, она совсем позабыла про его вольерную подружку Анику. Вот где настоящая проблема. Но и ее придется немного отложить на потом. Потому что она должна сказать Гортензию. Прямо сейчас, не откладывая, иначе выйдет только много хуже.

– Горинька, послушай меня. И если сможешь, постарайся не просто услышать, но и понять. Сегодняшняя случившаяся ночь останется одной‑единственной между нами, – она поспешно приложила вытянутый напряженно палец к его губам, словно запечатывая возможные возражения, готовые вырваться наружу. – Я не знала этого вчера, я думала, что поступаю правильно. Ты звал меня много раз. Звал неловко и грубовато, и я догадывалась, что это именно от застенчивости, которую ты не в состоянии по‑иному преодолеть. Мне казалась ребячеством твоя страсть, слишком пылкая, чтобы быть правдивой и долгой. И я ошиблась, и догадалась об этом, и потому дала согласие. Но ошиблась во второй раз. Не в тебе, в самой себе.