Волевой порог

— Михаил Юрьевич мне жизнь спас. И мне, и моему ребенку. Я тогда беременная была. А теперь он в беде, раненый вот лежит. А я здесь работаю, и как же я могу его не навещать? Ведь у него никого близких рядом нет. Он мне как старший брат.

И тут Аминат подняла на Ирину чистые глаза и посмотрела с теплом и даже какой-то нежностью. С материнской нежностью, хотя они обе были почти ровесницами. Спросила прямо без всяких предисловий и смущения:

— Ирина, ты ревнуешь Михаила Юрьевича ко мне? Да?

— Нет, — смутилась Половцева, с досадой поняв, что свое смущение она скрыть не смогла. — С чего ты взяла? Конечно, нет. Я просто ухаживаю за ним. Это моя работа.

— Даже если ты и влюблена в него, то в этом нет ничего страшного, — спокойно заметила Аминат и снова принялась гладить белье. — Он красивый мужчина, сильный и смелый. И надежный. Если ты не замужем, если у тебя нет жениха, то тебе можно влюбиться в Михаила Юрьевича.

— А у тебя есть жених? — Ирина перевела разговор на Аминат.

— Я вдова, у меня есть сын.

— И что? Ты теперь не имеешь права любить или выходить замуж?

— Я должна прежде всего воспитывать и растить сына, — грустно ответила Аминат.

— Одно другому не мешает, — возразила Ирина. — Тебе может встретиться мужчина, который будет относиться к твоему сыну так, как к своему собственному. Разве такого не может быть, разве ты не веришь в такое счастье?

— Не знаю, — неуверенно отозвалась Аминат. — Я не думаю о мужчинах, вот и все.

— У тебя, кажется, есть брат? — вздохнула Ирина, поняв, что разговор ни к чему не привел.

— Ой, прости, — нахмурилась Аминат, — кажется Шамсет проснулся. Расшумелись мы с тобой.

— Да, да! Конечно. — Половцева поднялась со стула. — Я так просто зашла. Дежурство у меня сегодня, тихо, вот и заглянула узнать, как ты живешь.

Шелестов, засунув руки в карманы армейских бриджей, расхаживал по комнате босиком и в гимнастерке без ремня. Сегодня вся группа была в сборе, и решить предстояло многое. В комнате было накурено, вода в чайнике, стоявшем на электрической плитке, в пятый раз закипала.

— А как там Михаил? — спросил Коган, снова заваривая чай.

— Михаил исправно лечится, — рассеянно ответил Шелестов, думая совсем о другом. — Он там в надежных руках.

— М-да, лечится, — раздавив в пепельнице очередной окурок, усмехнулся Буторин. — Это он может. Медсестрички, цветущие яблони за окном, хрустящие накрахмаленные простыни.

— Не завидуй, в Нальчик сейчас много раненых поступает, — накрыв заварочный чайник вязаной альпинистской шапкой, сказал Коган. — Нам сейчас с местными делами разобраться бы. Ты вот, Максим Андреевич, скажи, что у тебя за разговор с Платовым был перед отъездом, как он тебя инструктировал относительно местного населения и его настроения. Меня интересует, как Платов оценивает эту мартовскую историю с балкарами[2]. Берия политик, он придворный, у него и своя роль есть, и чужие роли он учитывать должен. А вот с точки зрения разведчика, что сказал Платов?

— Хотите знать официальную версию? — невесело усмехнулся Шелестов и подсел к столу. Он взял спичечный коробок и стал его крутить между пальцами. — Берия изложил ситуацию в секретной телеграмме на имя Сталина. Ты прав, Борис Михайлович, Берия описывал ситуацию, я думаю, не такой, какой она была на самом деле, а какой ее хотел увидеть Сталин, он подыграл ему. И в этой телеграмме говорилось, что антисоветские элементы в Балкарии значительно активизировали свою вражескую работу в тылу Красной Армии. Писал о создании бандитско-повстанческих групп, в которые входили в том числе и бежавшие с фронта дезертиры из балкарцев. Иными словами, он подчеркивал, что дезертирство среди балкарцев было значительным. Но самым весомым аргументом было то, что в балкарских районах ушла в банды и часть руководящих советских и партийных работников. Разумеется, из этого документа следовало, что оккупация немцами большинством балкарцев была встречена доброжелательно. Гитлеровцы привезли с собой из эмиграции Шокманова и Кемметова. Те начали активную антисоветскую деятельность среди местного населения, особенно интеллигенции.