Воля вольная

— Что я?! Я ширинку застегнуть не успел, все кончилось. По пути он и уазик наш зацепил, я его поперек дороги оставил.

— Я не пойму, вы его проверить хотели?

— Да какой проверить! Мы поссать остановились у Столбов. Выпили... — Тихий замер, будто вспоминая, потом продолжил: — Вообще ничего не было б, если бы не эта Гнида! Кобяк, сука, там вообще не виноват!

— Икра у него была, — перебил Васька.

— Откуда знаешь?

— По следам ребята нашли. У Старого моста свалил в Рыбную.

— Ты... со своей икрой... на ней не написано, что это его. Так... — Тихий задумался. — Ты этого дела не касаешься. Я сам. А Гниде, суке, строгача вынесу...

Тихий посмотрел в окно. Гнидюк орал на троих бойцов. Выстроил в шеренгу и... Тихий вдруг увидел, что орет он на них на том самом месте, где вчера, как бельмо в глазу, целый день стояли две машины и вездеход, задержанные с икрой. Машин не было. Тихий глянул на Ваську, тот спокойно сидел на подоконнике и смотрел вдаль на горы. Как будто не имел к тем машинам никакого отношения. Тихий не стал ничего спрашивать. Погода была пасмурная, после вчерашнего снегопада горы и тайга оделись в белое.

Паша Никитин шел поперек двора с ледобуром и рыбацким ящиком в руках. Тихий повернулся к Ваське:

— А если б он к твоему бате так вот в кузов полез?

Васька смотрел, не понимая.

— Что глядишь, Гнидюк не знает тут никого! Полез бы! И что?

Васька скривился одним ртом и свободно сел на подоконник, прямо на какие-то бумаги. Отец у Васьки был здоровее его, никогда не дружил с законом и ментов откровенно презирал. Сына, после того, как он оказался в милиции, не признавал, жил на пенсию и денег от него не брал. Когда Васька заезжал домой к матери, отец уходил в дальнюю комнату и включал телевизор на полную. По этой причине Васька и бичевал в общаге. Батя, конечно, хуже Кобяка чего-нибудь устроил бы. В рожу точно дал бы, с уважением прикинул Семихватский.

У Васьки в кармане лежала пачка баксов для Тихого, он не стал доставать. Не тот был момент. Он вообще про них забыл. Чувствовал, как ему все интереснее и интереснее становится жить.

8

Трое суток добирался Илья Жебровский до участка. Последние сорок километров до зимовья несколько лет уже никто не чистил, и местами дорога была сильно завалена упавшими деревьями. Пилили в две пилы, растаскивали, раскатывали бревна. Какие-то очень уж здоровые, «Уралом» дергали, проезжали недолго и снова пилили. Жебровский с непривычки к такой работе быстро уставал, и его отправили за руль. Дядь Саша с Поваренком орудовали вдвоем. Один большой, тостоватый и с пузцом, но сильный и быстрый, другой — невысокий, худой, работающий без устали. Движения Поваренка были не так сильны, но многое он делал ловчее дядь Саши. Илья глядел на них из высокой кабины «Урала» и крепко досадовал на самого себя, что не заказал вертолет, как в прошлом году. Пятнадцать тысяч баксов, и он три дня назад уже был бы на своем участке.

Идея ехать на «Урале» пришла в прошлом году. Сразу после Нового года он сдавал пушнину вместе с другими охотниками, и потом человек семь-восемь пошли посидеть к Генке Милютину. И так там было душевно и полновесно, что Илье спьяну очень захотелось быть таким же, как эти мужики, ничем не выделяться, жить такой же простой и ясной жизнью. В тот вечер он и решил впредь заезжать на участок так же, как они. Ему тогда очень захотелось, чтобы его приняли за своего.

И вот он сидел, обняв дрожащий руль «Урала», ждал, когда Поваренок махнет «ехать», а мысли его невольно достигали неглубокой изнанки его промысла, где вся его охота была житейски бессмысленна. Сейчас, например, он мог быть в своем зимовье, а вместо этого делал эту идиотскую дорогу в тайге.

Мне все это не нужно, — глядел он на дядь Сашу с Колькой. Те с красными, перекошенными от напряжения рожами выкатывали с дороги толстый, коленвалом гнутый листвяшечный ствол. Выкатили, Колька махнул рукой, сам, подхватив бензопилу, шел перед машиной и рассказывал что-то дядь Саше, показывал себе за спину, будто у него там чешется, и смеялся. Со спины вырванный клок черной спецовки свисал хвостом... Они ни о чем не думают, понимал Илья. Поехали забросить меня, то есть довезти на машине, а на самом деле ишачат, как проклятые. Они ведь знали, какая работа их ждет, но не торговались, ничего.

А может, и досадовал. От самого вида хохочущего Поваренка чувствовал, что есть в их работе какой-то большой смысл, смысл самой работы, делания дела, и что этот смысл ему, Илье Жебровскому, недоступен. И никогда не будет доступен, потому что не за этим он сюда ехал. Ему, выкормленному сгущенкой цивилизации, сразу хотелось самого сладкого: оказаться одному в своей избушке и начать устраиваться. Хотелось сидеть на порожке, слышать, как за спиной успокаивающе трещит печка, покуривать хорошую сигарку и смотреть на таежные дали в вечерней, сиреневой от мороза дымке. За такой дурной работой не видно красоты мира, думал Жебровский, и морщился невольно, и не верил сам себе, глядя на счастливых и довольных жизнью мужиков внизу.