Воля вольная

— Да нет, Студент его так всю жизнь звал, а как выбрали, так и все стали звать. Кликуха такая, — пояснил Колька, — а вот как его выбрали? Он же вообще никакой? Он когда говорит, я ничего не понимаю. Недавно остановил меня возле детсада и рассказывает что-то про нянечек. Ты понял?! Лицо умное сделал, озабоченный он нами, понимаешь... Я стою как дурак! У него полдетсада рухнуло в прошлом году, у меня дети дома сидят, а он про нянечек, что они руки не моют! Как так получилось, что он-то у нас?

Жебровский закурил и вышел на улицу. Он не любил этой темы и не верил, что власть в России на его веку станет лучше. Колька продолжал чем-то возмущаться в избушке.

Утром, по-темному еще, разгрузили сани, увязанные для другого зимовья, и Жебровский на снегоходе повез мужиков к машине. Дорога шла стланиками, иногда взбиралась на каменистые гривки, и становилось видно далеко окрест. Белые высокие горы, оставшиеся за спиной, поднимались все выше, далеко впереди, за широкой заснеженной плоскотиной долины Юдомы, вставал такой же высокий в скалистых изломах хребет Сунтар-Хаята. Местами дорога шла болотистыми топями, засыпанными снегом, и видно было, как «Урал» тонул вчера и греб мостами черную жижу. Жебровский аккуратно объезжал подмерзшую за ночь грязь, с невольным уважением думая о бесстрашии мужиков, рисковавших совсем утопить машину. В одном таком месте он остановился вычистить грязный лед из гусеницы.

— Обратно-то как, пройдете? — спросил дядь Сашу.

— Посмотрим, — тот как раз глядел на черные метровой глубины колеи, слегка припорошенные снегом, — тут-то по кустам вон объеду...

Вдоль реки по лиственничному редколесью дорога пошла по твердому. Местами видны были следы от больших камней, оттащенных мужиками, да немногие молодые листвяшки были спилены или повалены бампером.

Колька сразу полез под капот «Урала». Жебровский повесил подмокшие варежки на ручки снегохода, достал сигарку и спустился к воде. Шла шуга, река неторопливо, с шипеньем и потрескиваниями несла снежную кашу, черные камни в русле обледенели под белыми шапками. Иногда ясно слышались тихие звоны осыпающихся острых льдинок. Солнце поднималось из-за гор, откуда они приехали, пробивалось над хребтом светлым пятном сквозь морозную дымку. Небо над ними было чистое, хоть пей. Дядь Саша вышел из лесочка с охапкой черных шишковатых лиственничных веток и стал устраивать костер над речкой. Жебровскому хорошо вдруг сделалось, внутри все заулыбалось тихо, вся душа. Так бы и сидел тут на берегу, думал он, прихватывая ноздрями смолистый дымок от дядь Сашиного костра. Поваренок что-то тихо напевал под капотом, а иногда негромко беседовал с мотором.

Договорились, если к вечеру не приедут, Жебровский за ними вернется. Илья бросил недокуренную сигарету, достал пачку и, вытащив пару штук, протянул наверх Поваренку: «Коля, держи!». Поваренку нравились кубинские, он высунулся из-под капота и аккуратно, чистой стороной ладони прихватил хрупкое курево.

— Благодарствуем!

Вроде уже и некуда было, а настроение поднималось, новая «Ямаха» рвалась в бой, снега было как раз, и ручьи местами хорошо подмерзли. Через два часа Жебровский подъехал под голец. Это была уже не его территория, а милютинская. И хотя на север и восток поднимались совсем высокие горы, с гольца вид открывался отменный. Он заглушился, взял карабин и дальше полез пешком.

Вершину гольца венчали два скалистых рыжих останца. Илья сел на сухую травку под верхним. За этот вид, за необозримый простор он и любил голец. Люди когда-то были птицами, думал, глядя сверху, и много смотрели так на землю, поэтому им это и нравится.

Сам провал перевала и дорога, по которой они сюда пробивались, — все было как на ладони. Он представил себе их маленький, крошечный среди этих гор «Урал», долго ползущий безлесым распадком. Только в бинокль его и можно было рассмотреть.

Вспомнился рассказ Кольки, как пережидали пургу в стланиках. Жебровский озирал гигантский простор гор и тайги, а сам думал о местных таежных мужиках. Какой же силы любовь к такой вот жизни надо иметь! Какие навыки, полученные через синяки и риск, какое уменье сохранять себе жизнь в любых ситуациях! Откуда вообще такое невероятное желание, такая страсть к этой первородной жизни! К этим суровым и чистым горам и речкам! Их же никто здесь не держит.

Абсурд... абсурд, вертелось в голове. Какие-то далекие отсюда люди, может, и без злого умысла, но и не думая, заставляют других людей делать тяжелое, никому не нужное и рискованное дело. Они же не враги друг другу.

Он с жалостью оглядывал неохватное пространство гор и тайги, вспоминал отчего-то свой богатый подмосковный дом и восьмикомнатную московскую квартиру... И ему ясно было, что меж теми людьми, что смотрят на небо из московских кабинетов, проводят вечера в московских ресторанах... распоряжаются лицензиями на рыбалку, охоту и золото... и дядь Сашей, гремящим сейчас по тайге старым железом, нет ничего общего.

Ни Бога, ни царя, ни даже любимого вождя...