Воля вольная

Ревели и ревели две пилы на два голоса над стылой осенней тайгой. Жебровский временами слезал к ним помочь, предлагал подменить кого-то, но его снова отправляли в кабину. К вечеру так уделались, что сил готовить еду или натягивать палатку не было. Поели разогретой на костре тушенки с хлебом, Жебровский, выбрав место поровнее, постелил синтетический коврик прямо на замерзший мох и заполз в пуховый спальник, дядь Саша устроился в кабине под тулупом. Как собирался спать Колька, Илья не знал: Поваренок все возился с бензопилами, точил цепи у костра, прихлебывая что-то из кружки.

Встал Колька первым. Чай сварил, разогрел тушенку с пережаренным луком на большой мятой сковороде и с хриплыми шуточками разбудил мужиков.

До базовой избушки добрались ночью на третьи сутки и на другой день храпели почти до обеда. Потом поели, и дядь Саша с Поваренком отправились добить дорогу до Юдомы и посмотреть, как там дальше.

Стоял легкий морозец, солнце красно садилось за пеструю, прикрытую снегом тундру, в островерхие белые вершины далеких гор, как раз в ту сторону, куда уехали мужики. Негустые плоские облака над головой напитались закатными красками и несли их на противоположный восточный склон неба. Там нежно-розовое густело и ровно стекало в сиреневый, в сине-зеленый подбой. Жебровский наводил порядок вокруг зимовья, разбирал привезенные вещи, вполглаза присматривая за игрой красок и прислушиваясь, не едут ли.

Дорога, которую торили мужики, была древним путем к восточным пределам России, проложенным якутскими казаками три с половиной века назад. С середины семнадцатого столетия, после двух экспедиций Беринга путь использовался как казенный Якутско-Охотский почтовый тракт с почтовыми станциями, с переменными лошадьми, оленями, а ближе к морю — переменными собачьими упряжками. Грузы шли в основном на восток, обратно везли пушнину. В середине девятнадцатого века русско-американская компания обустроила более удобный путь Якутск — порт Аян, и почтовым стал он. За Якутско-Охотским трактом осталось местное и небольшое торговое значение. Ко времени революции тракт исчерпал себя.

До девяностых годов прошлого века дорогой перегоняли оленей, изредка пользовались как зимником на якутскую сторону, но потом она была заброшена окончательно.

Здесь, в верховьях речек, высокого леса не было, и местами путь сохранился вполне ничего, иногда пропадал в стланиках, но потом снова находился. Если бы удалось проехать до долины Юдомы, дядь Саша с Колькой вернулись бы в поселок героями. Много икры ушло бы по той трассе.

Илья сварил суп, рис с тушенкой, все стояло рядом с печкой, полный чайник бухтел, в избушке было перетоплено, он настежь распахнул дверь и сел на изрубленный топором порожек. Закурил тонкую коричневую сигарку, прислушался. Машины не слышно, вообще не понятно было, когда они закончат с этой дорогой. Ему не нужен был этот «икряный тракт», более того — мужики мешали. Пока они ночевали здесь, он ничего не мог делать. Ни рыбачить — для этого надо было спускаться в нижнее зимовье, ни даже просто нормально разложить вещи. Избушка была небольшая, на двое одноместных нар, по стенкам и потолку висели на гвоздях какие-то мешки, одежда, продукты в пакетах, везде валялись Поваренковы железки...

Он сидел на порожке, курил и слушал ночь. Ключ за стеной булькотил отчетливо, речку же было не слышно за шумом порывистого и неуютного ночного ветра. В Москве, воображая охоту, он мечтал никуда не торопиться, все наладить, днем быть в тайге, не надрываясь, спокойно, а вечером возвращаться в зимовье, включать музыку и не спеша возиться по хозяйству. У него была компактная отменного качества аппаратура и большая фонотека классической музыки. Была дюжина хороших книг. Все это никак не сочеталось с промыслом. Он это отлично понимал, но хотел именно этого.

И вот мужики и его желания не сходились в одном зимовье. Даже книги некуда было поставить. Он достал два тома Пруста, которого начал читать еще в Рыбачьем, и втиснул на полку среди грязных Колькиных пакетов с крупами и мукой. Надо переждать, думал Жебровский, докуривая сигарету и ежась от холода, просто переждать. Они уедут, останусь один, и все встанет на свои места, и может, у меня получится эта моя свобода.

Мужики вернулись за полночь. Жебровский читал книжку и уснул. Проснулся от того, что дядь Саша, кряхтя, с усталым и беззлобным матом снимал сапоги, скрипя нарами. Следом Колька вошел с охапкой дров, высыпал у печки, они раскатились на проходе, Колька хотел подобрать, но, устало махнув рукой, перешагнул и сел на уголок нар к дядь Саше.

Илья молча лежал в темноте. Надо было встать и запустить свет, но ему не хотелось. Заснул бы сейчас до утра, а утром уехал бы в другое зимовье. Он вспомнил вдруг, что не слышал шума мотора.

— Вы пешком? — спросил, садясь на нарах.

— Поломались малость... — Колька шарил лампу, нашел, потряс, лампа была пустая. — Керосин где?