Волк в капкане

Его просто тошнило от разговоров о спонсорах и контрактах, в то время как сердце рвалось на части, какой бы глупостью это не казалось. Отто никогда бы не поверил, что может так тосковать, решив всего-навсего расстаться с девушкой. Решение было принято, оно было твердым и окончательным. Он не вернется к ней из Америки. Но ему осталось четыре дня, всего четыре, и он проведет их с ней. А сейчас ему необходимо побыть одному.

Рене искоса поглядывала на него, пока он прокладывал дорогу по заливаемым дождем, запруженным автомобилями улицам Цюриха. Он вел машину мастерски и аккуратно, как всегда, но на автопилоте, с отсутствующим видом, явно пребывая мысленно где-то далеко, в каком-то не самом приятном месте. Его лицо было сурово и сосредоточено, брови нахмурены, неулыбчивые губы плотно сжаты. Рене ощутила, как по спине пробежал уже хорошо ей знакомый холодок неустроенности и страха — что будет дальше? Очередные скачки его настроения пугали ее до потери памяти. В последние несколько дней он был такой странный: то веселый, то мрачный, то ласковый, то грубый и злой, то спокойный, то какой-то взвинченный, нервный. Можно было бы списать все это на сотрясение, но началось-то все еще до травмы. Она даже может точно сказать, когда — на следующий день после его победы в слаломе в Кран-Монтане. Уже больше недели он будто носится в эмоциональном смысле по американским горкам и тащит ее, Рене, с собой. Он весел и ласков — и она счастлива, он хмурится — она дрожит от страха, а тот его взрыв в Гармише накануне контрольной тренировки просто чуть не доконал ее… А сейчас… куда они едут? Что с ними будет? Почему он такой мрачный? Она не имела понятия, что произойдет в ближайшие пять минут, но ей и в голову не приходил простой вопрос — а стоит ли ее огромная любовь всего этого? Она была готова на все ради того, чтобы быть рядом с Отто. А вся нестабильность и зыбкость их отношений казалась ей совершенно объяснимой — она пытается удержаться рядом с мужчиной, который так похож на ветер — от ласкового бриза до сокрушительного урагана, от теплого дуновения до ледяного шторма. Она любит его, значит, должна принимать таким, какой он есть. На свете могло быть много других мужчин — тоже молодых и красивых, но более предсказуемых, менее эгоистичных, способных полюбить ее, но разве мог хоть один из них сравниться с ее великолепным Отто?

Он затормозил около ее подъезда, не глуша двигатель, и прохрипел:

— Я приеду в десять.

Она откинула назад волосы, потянулась к нему, но увидела, что он мрачно смотрит перед собой, продолжая сжимать руль. Его настроение было просто пугающим.

— Отто, — прошептала она.

— У меня есть кое-какие дела, — процедил он. — Иди, малыш.

Рене молча вышла из машины, достала чемодан из багажника. Пока ждала внизу лифт, услышала, что Отто уехал. Кнопки в лифте расплывались перед ее глазами от слез. Она была уверена, что Артур обитает сейчас у Макс, и это было хорошо. У нее не было ни малейшего желания отвечать на вопросы, становиться объектом сочувствия, не говоря уже о том, чтобы участвовать в светских беседах на тему «а я тебя предупреждал!» Дома было темно и тихо. Она включила свет, прислонилась к двери спиной, сползла на пол, села прямо под дверью и горько заплакала, уткнувшись лбом в колени. Она могла сто раз понимать его и находить ему миллионы оправданий, но ей все равно было так грустно, так страшно… Она говорила себе, что все хорошо, что он скоро приедет… Он приедет в десять. Он приедет в десять.

* * *

Отто припарковал БМВ около того сервиса, в котором пять лет назад работал механиком и подхалтуривал бухгалтером. Хозяева, вполне шустрые мужики, расширялись — теперь они занимались еще и организацией коммерческого хранения сезонного транспорта. Летом тут стояли снегокаты, зимой — мотоциклы, скутеры, катера. Тут ожидал весны и ромингеровский офигенный спортбайк — Хонда Харрикейн 1000, купленный полгода назад.

Было просто верхом кретинизма даже вспоминать о байке ноябрьским вечером. На улице шел проливной холодный дождь, дул пронизывающий ветер, термометр показывал +10. Но ему нужно было что-то, чтобы как-то избавиться от той тоски, которая накрыла его, когда он принял свое трусливое, подлое решение бросить ее. Вся трусость и подлость того, что он решил, была для него очевидна. Но что еще он мог сделать?