Волк в капкане

— Здорово, — прошептала она в ответ и сделала более смелое движение с большей амплитудой. Он втянул в себя воздух и обхватил ладонями ее бедра — по сравнению с его загорелыми здоровенными лапами ее тело казалось таким белым, хрупким и нежным. Рене слегка прогнула спину, подстраиваясь под него. Его руки скользнули вверх, на ее талию. Большими пальцами он уперся в ее ребра, а остальными держал спину, вынуждая ее прогнуться назад. Она покорилась, запрокинула голову назад, ее волосы упали на его ноги. И он ударил, сильно, глубоко. Она вскрикнула. Он не давал ей двигаться, двигался сам, она только подстраивалась под мощные, быстрые движения его бедер. Она прогибалась назад, как он хотел, ее груди торчали вверх, он гладил то их, то ее живот. Отто вовсе не сдерживал ее, а наоборот, быстро и уверенно подводил к самому верху, и кончил одновременно с ней.

Рене лежала на нем, сжимая коленями его бока, ее темные волосы раскинулись по его влажной от пота груди. Она никак не могла восстановить дыхание, ее тело слегка вздрагивало, и ему это почему-то казалось очень трогательным. Он тоже тяжело дышал, прижимал ее к себе, и понимал, что он раньше ничего такого не испытывал… Сколько девушек было раньше, и он заставлял их кончать, кричать от страсти, плакать от любви. Он думал, что нет ничего приятнее того наслаждения, что испытывал с ними. А сейчас он был уверен на сто процентов, что только с этой малышкой он действительно узнал, что такое наслаждение. Не просто трахаться, а овладевать женщиной и отдаваться ей тоже. Рене чуть слышно стонала в его объятиях, прижималась к нему так плотно, будто хотела оказаться под его кожей. А потом подняла голову и посмотрела на него. Чуть затуманенные голубые глаза, удивительно светлые и завораживающие в обрамлении густых черных ресниц. И в ее глазах было такое… что он знал, что услышит, еще за полсекунды до того, как она заговорила:

— Отто… я люблю тебя.

* * *

Вот она и сказала это. Она была уверена, совершенно точно знала, что он сейчас скажет, что тоже любит ее. Секунда, другая… он молчал. Виноватое выражение его глаз сказало ей куда больше, чем она хотела знать. Она растерялась, ее сердце сжалось от внезапной боли.

Так это правда… Артур сказал правду. Она его любит, а он ее просто трахает. Он — ее возлюбленный, она — его подстилка. Он обнял ее и начал целовать. Молча, страстно, жадно. Она уперлась в его грудь ладонями, попытавшись отстраниться от него, но магия его поцелуев сработала безотказно, несмотря ни на что — вместо того, чтобы оттолкнуть, она обняла его. Отто опять использовал секс, чтобы уйти от нежелательного разговора, и сейчас этот трюк уже не остался для Рене незамеченным. «Если захочешь уехать… — сказал ей Артур буквально несколько минут назад. — Если тебе придется уезжать…» Момент настал?

Она думала, что любит его безответно, позавчера вечером, когда они не обменялись друг с другом даже парой слов. Ей было грустно и горько от этого. Но теперь, после того, как они стали любовниками, понимание того, что он ее не любит, причиняло намного более острую боль. Он для нее значил все на свете. Она для него — никто, ничто и звать никак, просто игрушка, просто еще одна дурочка, которая не смогла устоять перед ним. Не первая и не последняя. Очередной малоценный трофей, очередная зарубка на спинке кровати. Таких, как она, у него — пятачок пучок, сказал Артур, и он был прав.

— Пожалуйста, не плачь, — прошептал Отто, уткнувшись в ее волосы. Вот и получил — за то, что связался с неподходящей девушкой. Он ни разу в жизни не говорил этих слов никому. Никогда. Ему говорили многие, главным образом, его одноразовые подружки на одну-две ночи, и он каждый раз испытывал досаду оттого, что опять сделал ошибку в выборе — он-то старался выбирать таких, которые не влюбляются. Таких, как он. Каждый раз, когда девушка ему говорила, что любит его, он мог или перевести разговор, или отмолчаться, или отшутиться, или вот так же — заняться сексом. Но никогда он не чувствовал себя таким виноватым, таким бесчестным, таким преступным. Он должен что-то сказать ей. Что? Он ни за что не сможет сказать, что любит ее. Нет. Он никого и никогда не любил. Он не знает, что это такое, на что это похоже. И врать он тоже не может. Обычно у него не было никаких проблем с тем, чтобы соврать — ради какой-то собственной выгоды, ради отмазки или просто для прикола. Но об этом — нет. Ей — нет. Он обнимал ее, сцеловывал слезы с ее ресниц и чувствовал себя последним подонком.

— Ты самая лучшая, — прошептал он, снова обнимая ее. — Я никогда и никому… Прости.

— Не надо, — всхлипнула она. — Отто, я больше не буду этого говорить.

— Только не плачь.