Волхов не замерзает

Эти две загадочные буквы нередко встречались в сводках того времени.

Павел застал только «В». Васильева Николая Григорьевича. Комиссар бригады Орлов находился на дальней базе.

Комбриг и Васькин шли просекой. Все вокруг было серебристо-бело. Укутанная в белые тулупчики еловая мелкота стояла перед соснами. Так в деревне женщины пропускают перед собой детвору поглазеть на невиданное. Сосны с материнским достоинством, словно младенцев, держали на своих лапах охапки снега. Все было так величественно, светло и празднично и вместе с тем могуче, что у Павла запело на душе; на короткое время он был чем-то вроде гостя или рядового солдата, что ли, — тоже неплохо, — освободился от бремени ответственности и забот.

— Не только воюем. Сельским хозяйством занимаемся, советскую власть налаживаем. Край немалый. — Комбриг, насколько руки хватило, прочертил в воздухе прямоугольник: — От Руссы и Порхова до Бежениц и Холма. Целая республика!

Повстречалась группа партизан. Вели пленного. Высокий фельдфебель со значком воздушных войск на мундире старался скрыть свой испуг, глаза навыкате нагловато усмехались.

— Зельма! — окликнул Николай Григорьевич. Девушка в ватнике и ушанке молодцевато козырнула.

— Куда он летел?

— Говорит, в Демьянск.

— С чем летел?

Зельма переспросила фельдфебеля, удивленно пожала плечами:

— Говорит… я не знаю, как это по-русски… вез лошадиную кашу.

Мужчины переглянулись. Комбриг улыбнулся:

— Ох, Зельма, Зельма! А чем у вас в Латвии кормят лошадей? Не овсом ли?

Дэр хафэр — овес… Девушка смутилась: пойдет по отряду шутка с «лошадиной кашей». Бойцов хлебом не корми, дай только пошутить.

Белокурый летчик, не понимая причины смеха, зло и быстро заговорил.

— Что он?

— Говорит: партизаны воюют не по правилам. И еще говорит, что он из пролетариев…

— Знаем мы этих «пролетариев»! А ты спроси его, милая Зельма, по каким правилам военного искусства его соотечественники в декабре сожгли сорок деревень края! Каждая изба — костер с детьми и женщинами… Представляете, Васькин? — голос комбрига дрогнул. Он заторопился дальше, увлекая за собой Васькина.

— Хорошо, что свиделись. А то донесения читаю от Васькина, а каков Васькин в лицо — не знаю, — говорил комбриг, выбирая поленья поровнее. Промерзшие, звенящие, они озорно постреливали, веселой пальбой грозились разорвать железную печку. Попыхивал жестяной чайник.

— Ждем самолет из Валдая с оперативным работником Ленинградского штаба. Послушаешь, что творится на белом свете, а то ведь варишься в собственном соку. Подучись у наших минеров, у секретников, как шифровать донесения… Мы тоже учимся между боями…

В землянку раза два стучался штабной писарь, но комбриг хмуро отсылал его. Когда он вновь появился, комбриг сказал:

— Подпишу. Ступай… — Что-то в Николае Григорьевиче сразу изменилось: и лицо и голос стали другими. — Понимаешь, Павел Афанасьевич, бок о бок спали. Из одного котелка с этим человеком хлебали. В снегу под пулями рядом лежали… Пришла, понимаешь, вдова-красноармейка: тулуп и валяные сапоги у нее отобрал партизан… Опозорил себя и нас, очернил партизанское звание… Вот и подписывай теперь приговор…

Павел сочувствующе сказал:

— Деревцо-кривулю увидишь — жаль уродца. А тут человек…

— Не жаль. Не то слово.

Павел нехотя выпил чаю, лег на нары: намерзся, намучился, сон морил.

Комбриг перенес фонарь на стол, поубавил фитиль, чтоб свет не мешал гостю, склонился над развернутой картой.

Вот он, кружочек с надписью «Холм». Опорный пункт на перекрестке четырех путей, сильный узел сопротивления с прочными оборонительными сооружениями. На все четыре стороны извилистые линии — шоссейные дороги. Северная — к Старой Руссе, восточная — к Демьянску. День и ночь по ним движутся колонны автомашин и подводы с боеприпасами, продовольствием. Циркуль прошагал по карте от базы до Холма. Более восьмидесяти километров. И дорога какая! Снежная целина, лесистые лощины, оледенелые болота. Пальцы комбрига охватывали кружку с кипятком, серые с голубинкой глаза монгольского разреза устремлялись куда-то сквозь бревна землянки.

Трудную задачу поставил фронт. В Холме полторы тысячи солдат и офицеров, отлично вооруженных, откормленных. У нас — девятьсот. Недавно бригада пополнилась молодежью Белебелковского и Дедовичского районов — еще триста. Ребята натерпелись от карателей, рвутся в бой, но еще не обучены, не обстреляны. Итак, 1500 и 1200. А что гласят военные уставы? У наступающих должно быть по крайней мере трехкратное превосходство в силе.

Все это расчеты. Но есть и необходимость. Бой за Холм — часть операции фронта. Это наша первая крупная битва. Партизаны поймут это. Родина и честь для них все.

Комбриг оглянулся. Ему показалось, что эти слова он произнес вслух.

Взял оставленный писарем приказ на расстрел мародера, решительно поставил свою подпись.

От стужи все живое попряталось. Сосны трещали. Казалось, скрипели снасти и мачты громадного корабля, застигнутого беснованием шторма. Мглистая пустошь перед городом, как море студеное, загадочна и коварна.