Волхов не замерзает

В селе Окроеве встретил старого знакомого по Болотовскому району: Василия Васильевича Дмитриева. Хозяин обрадовался гостю. Выслал младшего брата караулить, посадил Павла за стол, накормил чем мог.

— Павел Афанасьевич, а у нас беда. Забрало гестапо Немкова. Пьяные полицаи проезжали, болтали, будто расстреляли Сашку…

Холодный омут потянул книзу… Перед Павлом прошли черты лица, ставшие ему дорогими. Исподлобья, весело смотрит монтер Саша: «Отпусти меня в партизаны, Павлуха, слышь, не по душе мне твоя конспирация». Таня, гордая девушка, вскинула голову: «Еще что придумает — улыбаться врагу!» Двое рядом — мать и сын. Разочарованный мальчишеский голос: «Вас ждешь, ждешь…»

Окроевец не утешал — чем тут утешишь! С грустью, с любовью смотрел на своего вожака: постарел парень!.. Исхудал, нос с горбинкой заострился, торчащие скулы обтянула обветренная кожа.

— Знаешь, — сказал Павел, — поеду я…

— В Должино? Нельзя тебе в Должино, Павел Афанасьевич. Как хочешь — не пущу… Гестапо тебя ищет. Ты же нас осторожности учил — вот и поостерегись немножко…

— Не могу я…

— Пройдет. Нам работать надо, я так понимаю. Воевать — война вроде еще не кончилась…

Павел с трудом отогнал неотвязную мысль.

— Я ведь к тебе с планом ехал…

— Вот и хорошо. С каким планом-то?

То, что предложил Васькин, было настолько неожиданным, что Василий Васильевич ушам не поверил: нашими-то силами — опорный пункт? Так называемый опорный пункт по борьбе с партизанским движением укреплялся с осени. Сорок четыре бункера. Рвы. Метровые стены из земли и дерна. В Кривицах полно солдат…

— Почему — вашими? Авиация разбомбит. Вы поможете только…

— Вася! — это крикнул младший брат с порога. — Вася, волостной!

Василий Васильевич вышел.

— Что за человек у тебя.? — послышался в сенях голос.

— Военнопленный. Кормлю вот.

— Пусть посидит…

Дальше слов было не разобрать. Хлопнули двери.

Павел переложил пистолет в карман полушубка.

— Уходить?

Василий Васильевич только головой кивнул.

— Уходить, и скорее, не ровен час вернется…

В сенях Павел сказал:

— Если не приду на неделе, сходишь в бригаду. Сообщат, когда и как… Спасибо, брат!

Они обнялись.

Нина Павловна сидела против печки в излюбленной позе, охватив колено сцепленными пальцами. Теплый поток воздуха шевелил седые пряди волос, выбившиеся из-под платка. Встала. Давно потухшую папироску из сушеного мха бросила в огонь, подошла к кровати…

Все не рос, не рос, а за последнее время вытянулся. Уж ребячья кровать коротка. Узковаты стали обноски старших. Черты лица потеряли детскую неопределенность.

Подоткнула одеяло в ногах у сына, с боков.

— Ой, сынок, жар-то я упустила! Ржаными коржиками хотела тебя угостить…

Рванули с улицы забухшую дверь, застонали дверные петли в сенях… Мишу словно сила какая сорвала с постели. Ни подумать, ни испугаться не успел — вот оно!

— Васильева и Васильев Михаил, одевайтесь! Арестованы оба!

Нина Павловна тяжело оперлась о край стола. С трудом овладела собой, выпрямилась; посмотрела на сына заблестевшими глазами — нежность и страдание вместе, — сказала спокойно, твердо:

— Одевайся, Мишенька.

Односельчане, столпившиеся у крыльца, так и ахнули, увидев учительницу не одну, с сыном:

— Смотрите, что делается! Мишеньку-то за что!..

— Дети помешали…

Потеснили толпу. Нина Павловна и Миша, поддерживая друг друга, прошли к саням. Нина Павловна обернулась, поклонилась односельчанам:

— Прощайте, должинцы!..

Женщины заплакали в голос.

Арестовали Анну Ивановну, Марию Михайловну, Таню. Арестовали Василия Федоровича. Похватали множество народа — из Должино, Больших Грив, Славитина, Дерглеца.

От Должина до поселка Болот двадцать семь километров, а добрались туда поутру. Разыгралась крутиха; охрана побоялась налета партизан, заночевали в Раменье. После метели наступили такая тишина, такое умиротворение в природе, что не верилось: да крутила ли снежная буря?! Таня шептала:

— Елочки-сосеночки! Прощайте, больше не свидимся…

Презрение к врагам возбуждало ее, она чувствовала себя сильной, готовой помочь другим. Когда кто-то зарыдал, остановила:

— Перед кем плачете-то? Перед фашистами!

Миша был молчалив, сосредоточен, нежен с матерью. Нина Павловна собирала все свои душевные силы. Только матери поймут, чего это ей стоило, насколько бы легче было претерпеть одной!

Арестованных мужчин бросили в приспособленный под тюрьму каменный амбар, сложенный из дикого камня. Нину Павловну с сыном и других женщин поместили на кухне бывшей поселковой парикмахерской.

Допрашивали в соседней комнате с отдельным выходом на улицу. Не без умысла это было сделано. Из-за стены с цветастыми обоями доносились крики и брань эсэсовцев, удары плеток. Таня прислушивалась к ним, до крови прикусив губы. Что сильнее в человеке — тело или разум? Найдет ли она в себе силы, чтоб перенести любую физическую боль?

— Боль не самое страшное, — сказала ей Нина Павловна.

— А что ж тогда самое страшное?

Женщины приподняли головы.

— И что сделать, чтоб не было страшно? Нина Павловна, скажите…

— Не дать себя запугать.