Волки

— Вот твоя жизнь, — неуверенно произнесла Фидан, — проведя пальцем вдоль длинной трещины, — многие мечи уже пытались прервать её и ещё не раз попытаются.

— И когда у кого-то выйдет? — с недоверчивой усмешкой спросил Дардиолай.

— Ни у кого не выйдет, — задумчиво проговорила Фидан и добавила странное, — из людей.

Збел заглянул ей через плечо.

— А это что? — спросил он, указав на другую трещину, что шла рядом с первой и в конце-концов соединялась с ней.

— Это… — Фидан явно была в замешательстве, — это другая твоя жизнь.

— Разве так бывает?

Девушка не ответила. Морщила нос.

— Ты будто две жизни живёшь, но потом они в одну сливаются.

— Что это значит? — улыбнулся Дардиолай.

Она молча мотнула головой.

Он взял у неё кость, вгляделся пристальнее. Трещина-жизнь в конце снова раздваивалась, но едва-едва заметно. Может глаза шалят. От дыма. От усталости. От отчаяния.

— Тебе предстоит выбрать, — сказала Фидан, — выбирать ты будешь дважды и первый твой выбор предопределён, а второй — нет.

— Какой же это выбор, если он предопределён? — спросил Дардиолай.

Она не ответила.

Позади них раздались громкие голоса, конский топот. Фидан обернулась и радостно воскликнула:

— Распараган вернулся!

Она вскочила и бросилась навстречу подъехавшим к кочевью всадникам. Дардиолай тоже поднялся и пошёл за ней.

Предводитель всадников спешился и обнял подбежавшую девушку. То был её брат, Распараган, сын Сусага. Дардиолай приблизился, протянул руку. Они с царевичем сцепили предплечья.

— Есть новости? — спросил Дардиолай.

Он был напряжён, будто натянутый сарматский лук.

Распараган покачал головой.

— Сражаются. Децебал отступает. Красная Скала в осаде.

Дардиолай вздохнул. Вновь посмотрел на кроваво-красное солнце.

Он так никогда и не узнал, что Распараган ездил не в Пироборидаву, как объявил ему Сусаг, а в Новиодун, где встречался с человеком Лаберия Максима и тот предложил роксоланам subsidium. Регулярную плату «за покой на границе». Недоброжелатели императора (а даже у наилучшего принцепса таковые имелись) шептались, что, дескать, унизительная дань. А вот нет. Это, скорее, Домициан такую платил. А Траян обеспечил разрыв прикормленного и довольного Сусага с Децебалом.

Всё лето Дардиолай провёл в ставке Сусага. Ездил с царём и его сыновьями на охоты, пировал с ними, развлекал их и себя пляской стали. Спал с царской дочерью. И убеждал, убеждал, ежеминутно моля Залмоксиса наделить его таким красноречием, против которого хитрый сармат не сможет устоять.

Жизнь в степи нетороплива, разговоры неспешны. В бездонном небе день за днём медленно проплывали облака. Они казались Дардиолаю дымом пожарищ. Совсем рядом, за синеющими на западе горами полыхала его родина. Душа посла рвалась на части. Сотню раз в отчаянии он порывался бросить всё и рвануть домой, пока есть ещё дом. Есть ещё, что защищать. Титаническим усилием воли он сдерживал себя, напоминая о долге. Есть приказ. И ещё есть надежда.

В ставку не раз за лето прибегали лазутчики. Сусаг зорко поглядывал, как идут дела у даков. Он выжидал, оценивая, чья сторона берёт верх. Дардиолай понимал это и не уставал молить богов, чтобы Сармизегетуза устояла. Даже если нет, это ещё не конец, ведь и в прошлую войну Децебал потерял столицу.

Пусть устоят Близнецы, Капилна, Апул, Красная Скала. Пока хоть одна крепость сражается, есть надежда. Даже если все они падут — всё равно есть надежда, что Траян надорвётся и остановится, как он остановился в прошлый раз. И тогда…

Сусаг улыбался, потягивая кобылье молоко, ближние царя дружелюбно хлопали Дардиолая по плечу, превозносили воинское мастерство своего гостя в песнях, предлагали ему оставаться с ними, с некоторыми он даже смешал кровь.

Всё тщетно.

Римское золото оказалось тяжелее слов.

Когда в степи поблёкли краски, Дардиолай понял, что всё кончено. Он помчался домой, где застал лишь пепелища… Теперь ему осталась только месть.

XV. Тармисара

Тёмная фигура старца с искрящимся инеем в спутанной бороде простёрла могучие крылья над северным небосводом. Старец гнал своих небесных коров, свинцовые тучи. Гнал на юг, к тёплому морю, к ещё зелёный долинам, укрытым стеной гор, что не сопротивлялись ледяному ветру, самой сути крылатого бога, а лишь умножали его мощь.

Зимой Борей особенно силëн, ибо слепящий белый огонь копья Героса не вспыхнет в ночном небе, не раскатится над горами рокочущий гнев Всадника.

Спит Герос Перкон, Всадник, и не видит, что расползлись по земле твари тьмы, повылазили из всех щелей красные змеи. А Борей и рад стараться — спи, Всадник, спи крепче. Вот тебе одеяло потеплее, белое, стократ белее самого лучшего овечьего руна. Спи, оставь копьё.

Никто не воспротивится Борею. Даст Сабазий детям своим тёплый мех, дабы пережить ледяное дыхание крылатого старика, но сам против него не восстанет. Безмолвно взирает с небес Луна-Бендида, охраняет покой Громовержца Героса, своего супруга, равнодушно взирает, как Борей стегает землю метелями.

Всадник спал.