Волки

Маленькая крепость просыпалась. Негромко перекликались воины. Платки у них на шеях повязаны совсем не красные и в речах зачастую звучала вовсе не латынь, но это не важно. Эти чужаки — такие же «красношеие», как и те, что собираются под золотым орлом с венками на распростёртых крыльях.

Воины таскали воду из колодца, отрытого прямо в кастелле. Заскрежетали жернова ручных мельниц — ауксилларии-бревки мололи муку, месили тесто на воде, а потом пекли лепёшки на бронзовых сковородах с длинными ручками. Эти сковороды служили им и мисками для каши и похлёбки, обычно столь густой, что ложка в ней стояла.

Старая нянька неразлучная с госпожой с младенчества Тармисары, месила тесто, готовясь ставить хлеб. Пленницы, коих с кастелле содержали с детьми, общим числом в полторы дюжины, ни в чём в общем-то не знали притеснений. С ними обращались по достоинству знатных родов, не унижали ни словом, ни делом. Тармисара собственными ушами слышала приказ императора о том. Исполнялся он неукоснительно. Каждый день на столе у неё стоял белый хлеб, молоко, вино, козий сыр, лук. Нередко женщины ели и мясо. Тармисара знала, что его и этим самым недоримлянам, что её сторожат, не каждый день дают.

Вот чего она не знала, так это то, что за стеной кастелла, в селении коматы уже на мякину и лебеду перешли. В их-то отношении император никаких распоряжений не давал.

Пленницы… Правильнее-то сказать — заложницы. Почти все женщины в кастелле были жёнами тарабостов, что уцелели в бойне и покорились «красношеим». Мужей заставили служить, а жён увезли и спрятали.

Разделили их римляне и властвуют.

Тармисара примечала, как её добрейшая нянюшка, в жизни и мухи не обидевшая, режет сыр в присутствии центуриона бревков, и нож в руке лежит так удобно, а взгляд бабушки такой пронзительный…

Нет, не ударила, конечно, ведь всегда первая мысль у няньки об её девочках, что с ними будет.

А что с ними будет, Тармисара уже и гадать-терзаться устала. Понимала только одно — пока римлянам зачем-то нужен её муж, с головы её самой, дочери и других заточённых здесь женщин и детей не упадёт и волос. И относиться к ним всем будут сносно. Что же случится, если Бицилис вздумает бунтовать или просто станет не нужен… Лучше не думать.

Проснулась Дайна. Тармисара принялась её умывать и причёсывать, а девочка то же самое делала с куклой.

Для Тармисары дни в кастелле тянулись, будто капля смолы по сосновому стволу стекала. Медленно-медленно. Заняться-то толком нечем. Дочь и жена знатных тарабостов, она никогда не была обременена работой. Слуги же есть, рабы.

— Что мы, нищеброды какие? — любил приговаривать отец.

Впрочем, она многое умела. Прясть и ткать, например. Это занятие первейшее, даже для цариц. Но в кастелле станка не было.

Тармисара видела, что воины-бревки постоянно чем-то заняты. То на земляные работы маршируют, то в лес на заготовку дров. А ей некуда было руки деть, разве что вышивать пыталась, чтобы с ума не сойти.

Стирать, да еду варить — ей не по достоинству, на то служанки есть. Траян не стал их разлучать со знатными заложницами. Их тут половина таких была — кому не по достоинству, кто жизни коматов и не нюхал, но пребывал теперь в уверенности, что хуже их нынешней беды — только смерть. Нет, не только. Но пленницы о том не догадывались.

Тармисара оказалась тут вроде как старшей, хотя и не по возрасту. И даже не по знатности мужа и отца, ибо среди заложниц имелся кое-кто и породовитее. Просто так сложилось, что её слушали.

Потом Дайна сидела подле няньки, та ей что-то рассказывала. Тармисара смотрела в маленькое окошко, затянутое бычьим пузырём. В плохо законопаченные щели поддувало, но женщина не обращала внимания. Рассеянно следила, как Яла, жена пилеата Зунла о чём-то говорила с центурионом ауксиллариев возле привратной башни. Мило так щебетала. Нет-нет, да пальчиком по груди проведёт.

Эта вздорная шумная баба неизменно будила неприятные воспоминания. Муженёк её был поверенным отца и как-то стал зачинщиком одной пакости. Сам придумал или отец подучил, Тармисара не знала. Попытался Зунл сотоварищи, общим числом семь человек, отвадить Молнию от хозяйской дочери.

Говорили, будто шёл как-то Збел один по лесной тропинке, босой, неподпоясанный, безоружный, даже ножа при нём не было. А навстречу ему добры молодцы во главе с Зунлом. Все конные, вооруженные дубьём. И вовсе они трогать Молнию не хотели, намеревались просто поговорить, как сами потом объясняли, подвывая. Но сей мерзавец с чего-то вдруг сам на них подло напал, намял бока и отобрал пояса с ножами. Побитые, ни в чём не виноватые собаки скулили и жаловались Децебалу.

Сказ о битье храброго Зунла сотоварищи коварным Збелом, напрыгнувшим из засады, потом долго перебрасывали с языка на язык. И не всегда так, будто «шёл себе по тропке». Имелись и другие версии.