Читаем Волки полностью

Нависшие тучи снегопадом пока что не разродились, а мороз, ударивший после оттепели, покрыл сугробы прочной коркой наста и метели не случилось. Однако, хоть и не летел снег в лицо, но легче от этого никому не стало.

Все часовые норовили приблизиться к огню. Титу приходилось порявкивать. Сальвий, будучи иммуном, бесцеремонно сам себя назначил смотрящим за костром и сидел подле него, будто нахохленный воробей.

Он первый и услышал странные звуки.

— Тит, как будто кричат.

— Кто кричит, где?

— Да вроде у ворот.

— Уверен? Ну-ка, пошли.

Они поднялись на привратную башню. Там торчало двое киликийцев.

— Что тут у вас? — спросил Лонгин.

— Даки, — ответил один из часовых.

Тит посмотрел вниз. Там, у ворот переминались с ноги на ногу две странных фигуры. У их ног лежали волокуши из жердей и веток.

— Почему немедленно не доложили?

— Да это же местные селяне. Там только старики, да бабы. Они безобидные, тихонько дохнут себе.

— Да вроде не тихонько, — усмехнулся Бесс.

Один из даков снова чего-то прокричал. Голос стариковский, дребезжащий.

— Сальвий? — обратился к Бессу Лонгин.

— Не разберу, — поморщился тот.

Он говорил на нескольких фракийских наречиях, но здесь, в горах, уже не раз плакался, что тарабарщину местных коматов понять не в состоянии. А Лонгин и паннонцы только и могли, что у коматов, чудовищно ломая из речь, требовать: «Матка, кура, млеко, яйки, быстро-быстро давай!»

Старик не унимался.

— Бранится, — сказал Бесс.

— Это я и без тебя понял, — с раздражением бросил Тит, — что там, у ног их?

— Жерди какие-то. Что-то лежит, вроде.

Тит в раздумьях, как поступить, прикусил губу.

— Стрельнуть, что ли? — спросил один из сагиттариев.

— Да ну, — отозвался второй, — стрелы тратить и тетиву в этакую погоду насиловать.

— Прикажу — изнасилуешь, — рыкнул Лонгин.

— Тогда надо бабу ихнюю позвать, — предложил первый.

Марциал предупредил Лонгина, что за женщины содержатся в кастелле, потому тот не удивился.

— Спит ведь, — пожалел пленницу Бесс, — за полночь давно. Уже, поди, третья вигилия.

Тит поскрëб подбородок. Один орк ведает, какой сейчас час. В лагере клепсидра есть, да не одна. А тут только жопой время учуять можно. Когда на посту стоишь, для одних оно тянется, словно мëд, а для других летит стрелой.

Клепсидра — водяные часы.

— Лучше, наверное, шугануть коматов, — повторил своë предложение первый стрелок.

— Нет, — возразил Тит, которого одолело любопытство в купе с ответственностью эксплоратора, приученного мелочами не пренебрегать, — будите бабу.

Просто так впускать коматов он не собирался. Кто там знает, сколько их в ночи прячется. Надо поговорить сначала.

Тармисару будить не пришлось. Женщина спала очень чутко и проснулась, едва скрипнула дверь. Запираться ей не разрешали.

Вскоре она, закутанная в шерстяной плащ и платок, в сопровождении сагиттария поднялась на башню.

Тит вежливо поклонился. Хотя и пленница, а не из простых.

— Там твои соплеменники. Спроси их, чего хотят.

Тармисара посмотрела вниз. Крикнула несколько слов. Старик ответил. Некоторое время они говорили меж собой, перекрикивая завывание ветра.

— Ну? — нетерпеливо потребовал перевода Тит.

— Это коматы из ближней деревни. Они нашли в лесу человека из ваших. Его привязали к дереву и бросили на съедение волкам. Эти люди спасли его и притащили сюда. Вот он, на волокуше лежит.

— Из наших людей? — переспросил Бесс.

— Зови Герострата, — приказал Лонгин киликийцу.

Центурион-сириец прибыл вместе с Бледарием. Тит быстро объяснил, что происходит.

— Решай, ты тут главный.

Сириец покосился на бревка.

— Это Деметрий, — подсказал тот.

— Это и ежу понятно, — фыркнул Герострат.

— Деметрий? — приподнял бровь Тит.

— Торкват, — пояснил сириец, — Весëлый Гай расстроится, если фабр помрëт. Открывайте!

— Это не тот ли Деметрий Торкват, который показывал нам тайник в Саргеции? — негромко спросил Лонгин у Бесса.

— Он самый, — ответил Сальвий, когда ворота отворились и даки втащили волокушу.

Тит рассмотрел коматов. Старик и старуха. Зачем спасли фабра? Награду хотят? Ну а чего ещё. По их заморенным лицам видно — в другой раз бы только порадовались за сытный волчий ужин, но ныне пришлось через гордость переступить. Спасти фабра. Чужого для всех. Предателя.

Лонгин с помощью Тармисары спросил, что желает старик за спасение важного человека. Так и есть, мешок зёрна хочет.

— Надо выдать, — сказал он Герострату.

Тот скривился. Вот ещë.

Тем временем Деметрия потащили в дом, где жила Тармисара. Она возмутилась:

— У меня там ребёнок спит!

— Цыц, женщина! — отрезал Герострат.

Она возмущëнно всплеснула руками:

— Пустите меня, а сами не лезьте! Начнëте там топать! Я сама всë сделаю.

— С этими что? — спросил один из сагиттариев, указав на даков.

— Ну не гнать же прочь, — осторожно заметил сострадательный Бесс.

— Помогите с ним, раз уж спасли, — сказал Тит, — верно боги наши и ваши так хотят.

Старик помотал головой. Не понял.

— Иди туда. За ней. Топ-топ. Понимаешь? — помогая себе жестами, объяснил декурион.

Старик кивнул. Повиновался. Они со старухой направились следом за Тармисарой.

В доме фабра положили на постель, запалили лампу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза