Волки

Да, трудно объяснить необычайно точные предсказания Рубинты, дочери Ружи. «Значит, — думал барон, — все же есть в мире какая-то необъяснимая сила, которая руководит всеми нами, и мы ничего не можем с ней поделать. То, что свыше нас, — в каждом человеке, оно управляет его предчувствиями, его интуицией и дает ему возможность иногда спасать свою жизнь. А иногда меняет его судьбу. Пришел чужак в табор искать защиты, что привело его сюда? Почему он почувствовал, что именно цыгане спасут его жизнь? Наверное, и сам он не смог бы объяснить этого. Случайно услышанное слово привело сюда Митю, и он не ошибся. Но вот дальнейшее запутало его судьбу. И теперь предстоит решить, что же с ним делать. Конечно, не по его вине пролилась цыганская кровь, — это ясно, но кровь пролилась, и цыгане думают, что виноват он».

У барона мелькнула мысль, что если он отдаст Митю в руки криса, то старики могут ошибиться и предъявят чужаку слишком высокий счет, а этого барону не хотелось, он испытывал симпатию к этому человеку, что-то притягивало его к Мите, а что именно, он пока объяснить не мог. Значит, он все-таки пойдет к Руже и спросит у дочери ее, Рубинты, как поступить с чужаком.

Барон поднялся и вышел из палатки. Неподалеку стояла небольшая группа цыган, которые посмотрели ему вслед, но ни о чем не спросили (кто может задавать вопросы барону, пока тот сам не разрешит?). Барон понимал, о чем думают цыгане, глядящие ему в спину, слишком хорошо знал он своих собратьев. Любое его решение будет для них законом, они подчинятся ему. Но если барон примет решение, которое цыгане не одобрят, в душах их будет зреть недовольство, а этого быть не должно, не ведет к добру разлад в таборе.

Ружа сидела неподалеку от своей палатки и смотрела на огонь костра. Она была молода, но сейчас, глядя на всполохи костра, вдруг почувствовала, что века цыганских скитаний будто давят на нее. Табор отторг Ружу, и одиночество стало ее единственным спутником. Конечно, женщина знала, что цыгане не простят ей связи с гаджё, но ведь никто и не догадывался ни о чем, пока не родилась Рубинта. Дэвла, бог цыганский, проклял ее и крест на голове ее дочери поставил. Но он, цыганский бог (а может быть, и дьявол?), дал Рубинте такое зрение, которого не имела даже пхури.

Барон неслышно подошел к палатке Ружи и окликнул ее. Женщина даже не пошевельнулась.

— Ружа! — еще раз окликнул ее барон.

На мгновение ему показалось, что лес откликнулся и откуда-то из глубины донеслось:

— Ужа… ужа»…

«Что-то змеиное, — подумал барон, припомнив рассказ старой гадалки, — что-то дьявольское».

Он поежился и снова окликнул ее:

— Эй! Что ты молчишь!

— Чего ты хочешь? — отозвалась Ружа и тут же истерично прокричала: — Сами выбросили меня из табора! Прогнали. Заставили жить отдельно, а теперь ходите ко мне. Советы вам нужны?! Дочь моя вам понадобилась? Ведь вы ее дьявольским отродьем считаете, зачем же идете к ней?

— Замолчи, — прикрикнул на нее барон, — замолчи и слушай: хочу я знать, что с чужаком делать? Кровь цыганская пролилась.

— Убейте его! — коротко сказала Ружа.

— Это твои слова, — ответил барон. — А если он не виноват ни в чем?

— Тогда оставьте его в покое.

— Это тоже твои слова. У Рубинты спроси… Пусть она скажет.

Барон грозно взглянул на Ружу, и она, присмирев, пошла в палатку, где играла маленькая Рубинта.

Из палатки доносились обрывки разговора. Солировал голос Ружи, сначала взволнованный, потом все более и более спокойный. Затем барон услышал отчетливое:

— Пусть он войдет, мама!

И столько было в этом детском голосе силы и уверенности, что барон в первое мгновение даже опешил. Чуть пригнув голову, он вошел в палатку. Маленькая цыганка смотрела на него, человека столько повидавшего на своем веку, как на несмышленыша. Ребенок этот явно ощущал какую-то власть над бароном, человеком, в руках которого были многие цыганские жизни.

— Что ты хочешь узнать? — спросила девочка барона, не назвав его «отцом», как обычно говорили, обращаясь к нему, цыганские дети.

— Чужой в таборе, — начал барон, но она оборвала его, и это тоже было признаком ее власти над ним.

— Я знаю, мне мама говорила об этом.

И тогда барон решился. В конце концов, не имело значения, верит он в чудодейственную силу Рубинты или нет, если в каждом слове этого ребенка он чувствовал, силу.

— Как поступить с ним? — спросил барон. — Из-за него пролилась кровь цыганская и погибли люди.

— Это не его вина, — сказала Рубинта, — я вижу. Дэвла дал мне острое зрение. Возьмите отступного за жизнь Бамбая и оставьте гаджё в покое. Нет здесь его вины.

— Почему же тогда он должен платить за жизнь Бамбая? Ведь он не убивал его.

— Человек, убивший Бамбая, защищал свою жизнь, а чужак, который сейчас в таборе, не хочет вам отдавать жизнь своего друга.

— Так Бамбая убил друг Мити? — неожиданно спросил барон. — Ты уверена?

— Это так, — подтвердила Рубинта. — Но не вздумай собирать крис, старики не поймут тебя, и в таборе начнется разлад. Реши все сам, своей волей и своей силой.