Волки

Барон больше не стал задавать вопросов, а резко повернулся и вышел из палатки. И с Митей он больше не разговаривал, а призвал к себе Тари и велел ему передать все, что сказала Рубинта. И еще Тари понял: это и его, барона, решение. И Тари сделал всё так, как велел ему барон.

Рубинта вышла из палатки и пошла в лес. Ружа крадучись отправилась за ней. Она пряталась за деревьями, но девочка не оборачивалась и словно не ведала, что мать крадется за ней следом. В лесу, среди деревьев, Рубинта чувствовала себя абсолютно свободно. Она принадлежала природе, была ее частью и, погружалась в глубину леса, все больше отдалялась от людей. Девочка так осторожно прикасалась к земле, словно боялась ее потревожить, и было такое ощущение, что она не шла, а летела. Ружа со страхом и тревогой наблюдала за дочерью. За что Дэвла послал ей такую судьбу? Может быть, она, Ружа, в чем-то провинилась?

Рубинта остановилась на поляне возле большого развесистого дерева. Она осторожно, словно это был живой человек, потрогала дерево руками и что-то неслышно прошептала. Спрятавшаяся неподалеку Ружа внимательно наблюдала за дочкой. Иногда ей казалось, что Рубинта с ее проницательностью знает о присутствии матери. Но девочка была так отрешена от мира и занята своими мыслями, что Ружа без всякой боязни высовывалась из-за своего укрытия. Любопытство пересиливало страх. Рубинта подняла голову вверх и взглядом проводила пролетающую птицу. И опять Руже показалось, что девочка что-то прошептала ей вслед. И птица услышала ее. Эту сопричастность с миром живой природы ощущали лишь старые гадалки, которые готовили себя к этому всю жизнь. А Рубинта была всего лишь ребенком.

Неожиданно потемнело, и стали собираться тучи, но Рубинта не выказала никакого беспокойства, а только, подошла к дереву, сняла с себя мириклэ и повесила на ветку. Потом она вдруг встала на колени и начала говорить. И Ружа услышала:

— Могучий Дэвла, дай мне увидеть то, что я хочу увидеть, не откажи мне в зрении.

Ружа подумала, что ослышалась, и слова эти принадлежат не ее дочери, а кому-то другому… Однако через секунду она испытала новое потрясение и, словно подкошенная, упала на колени. То, что она увидела, повергло ее в ужас. Прямо перед Рубинтой, из воздуха, возник человек. Сначала его образ был тусклым, но постепенно он стал принимать все более отчетливые очертания, и Ружа увидела, что это гаджё, тот, кому оказали приют в таборе и из-за кого вышло столько неприятностей. Это было самое настоящее привидение, и его вызвала Рубинта. Прошло еще мгновение, и «человек» заговорил монотонным, немного глуховатым голосом:

— Зачем ты вызвала меня из мрака?

— Я хочу спросить тебя, — обратилась к нему Рубинта, — то, что случилось с тобой до того, как ты пришел к цыганам, не убило ли твою веру в человека?

— В моей душе нет зла, — ответил двойник Мити и повторил: — Нет зла! Но некоторых людей я стал ненавидеть за то, что они никого не любят.

— Они не умеют любить, — сказала Рубинта, — с этим рождаются.

— Разве с этим надо родиться?

— Да, Бог вкладывает это в душу человека, и любовь остается в ней на всю жизнь.

— Послушай, — сказал двойник, — я — только образ живого человека, его отражение. Может быть, во мне таится и другое, то, чего нет в настоящем, живом Мите? Но думаю, барон хочет узнать от тебя только одно: могу ли я предать кого-нибудь?

— Митя, — неожиданно вскрикнула Рубинта, — скажи мне, ты выдашь Седого цыганам?

— Никогда, — ответил Митя (или его двойник), — никогда я не сделаю этого, он ни в чем не виноват.

— Так я и передам барону, и он оценит твою правдивость.

Ружа слушала этот странный разговор, и в душе ее поднималось необычайное волнение. Беспокоило не то, что Рубинта обладает какими-то сверхъестественными способностями, а то, что и она, мать, может обратиться к дочери и спросить ее о своей жизни и о своем будущем. Но Ружа ничем не выдавала своего присутствия. Она незаметно вернулась в табор и передала барону все, что слышала.

— Все в руках Дэвлы, — сказал барон, — и, если он хочет, чтобы было так, мы не будем сопротивляться этому.

И все-таки барон посоветовался со стариками, и они велели ему взять с человека, виновного в смерти Бамбая, откупное, а Митю оставить в покое. И больше никто Митю не тревожил. Прожив еще несколько дней в таборе, он вернулся в Москву, но чувство неизбывной вины перед кем-то или перед чем-то ему недоступным постоянно сопровождало его. И не знал Митя, что после его отъезда барон и Тари быстро собрались и тоже уехали в Москву. В душе Мити созрело решение — во что бы то ни стало предотвратить надвигающуюся бойню и предупредить городских цыган о том, чтобы не проливали зря кровь.

Вернувшись в Москву, Митя позвонил Седому и попросил его о встрече. Тот согласился.