Волки

Ничего не оставил тебе, кроме песни.
Я коня своего отпустил в чисто поле.
Нож отправился вместе со мною в могилу.
Из монет золотых, что сверкают, как полдень,
Для сестры дорогой сделал я ожерелье,
Чтобы в праздник носила.

Ничего не осталось, мой друг, только песня.

А с любимой давно нас судьба разлучила.
На высоком холме мы назначили встречу.
Я спешил, я бежал, выбиваясь из сил,
Но лишь ветер, лишь ветер, лишь ветер,
Только ветер гулял на холме в этот вечер.

Ничего не осталось, одна только песня.

Пусть сестрой она станет тебе, чистым небом,
Солнцем, степью бескрайней, дождем и огнем,
Тенью, зноем, водой, золотящимся хлебом,
Станет памятью, памятью, памятью,
Памятью светлой о друге твоем.

Песня резко оборвалась. Послышалась гортанная цыганская речь. И словно пелена спала с Митиных глаз. Он увидел острые углы цыганских палаток, будто бы нацеленные в небо, и стаю смуглых детей, бежавших навстречу гостю.

— Что, морэ, — сказал Тари, — заслушался? Погоди немного, это еще только начало. Вот когда по-настоящему петь станут, тогда и поймешь, что такое — рома. Ты, братец мой, пришел к нам случайно, кое-что душа твоя постигла, но многого ты еще не знаешь. Поживи среди нас, может, и совсем уходить не захочешь.

— Я бы и не ушел, — улыбнулся Митя, — но дел много, сам знаешь. Да и не полевой я человек, городской. А к вам привыкнуть надо.

— Привыкнуть ко всему можно, — ответил Тари, — было бы желание. Хотел тебя спросить: что ты так к Седому привязан?

— Это давняя история, — ответил Митя, — долго рассказывать…

— А куда нам с тобой спешить? — хитро прищурился Тари. — Поживем, побеседуем, может, и узнаем чего?

И снова Митя улыбнулся ему в ответ. Уж больно нравился ему этот цыган!

Было в нем что-то необычайно располагающее, внушавшее доверие.

Навстречу им шел барон. Шел неторопливо, степенно, как и полагается вожаку. В нескольких шагах от приехавших он остановился и посмотрел на Тари, который почтительно склонил голову в знак приветствия.

— Добрый день, — поздоровался Митя.

— Здравствуй, гаджё, — ответил барон.

И то, что несмотря на знакомство Мити с цыганами, барон назвал его чужим, неприятно поразило Митю, сразу очертив барьер между ним и цыганами. Душой он понимал, что они, конечно, не могут признать его своим, но не думал, что будут так открыто подчеркивать дистанцию.

Барон заговорил с Тари по-цыгански. Митя понимал только отдельные слова, знакомые ему из общения с городскими цыганами. Но одну фразу ему удалось перевести полностью: «Что он здесь хочет?» Тари ответил, и глаза барона постепенно теплели.

— Он побудет среди нас немного, дадо? — нерешительно спросил Тари.

— Пускай поживет, — кивнул барон и пошел обратно.

Цыгане окружили Тари и Митю.

— Что долго не было? — обратился к Тари Яно.

— Чудак ты, Яно, будто не знаешь, что меня в Москву посылали. Дела там были, — ответил Тари.

— Знаю, какие дела, — кивнул Яно, — за гаджё присматривал. А зачем привез его на палатки?

— Он гость, и ты это оставь. Барон лучше тебя распорядится.

— А жизнь Бамбая? А друг его Седой? — продолжал Яно.

— Хассиям! — вскричал Тари, — про все знаешь, ничего утаить невозможно.

— От рома нет секретов, — ответил Яно. — Придется ему перед крисом ответ держать.

— Ты, Яно, — продолжал Тари, — большим человеком стал и за многих говоришь. Понравится ли это барону?

— Что барон? Он закона цыганского не нарушит. А смерть нашего брата — дело непростое.

— Митя никого из наших не убивал. Он защищал их. И Бамбая от смерти спас. И потом, Яно, те, городские, они разве считаются нашими? Или ты не знаешь, что уголовных мы не любим?

— Брось, — возразил ему Яно, — жизнь любого цыгана дороже монет золотых, кто бы он ни был. Дела его — одно, а жизнь — другое.

— Как старик говоришь. У кого научился? Слышу в твоих словах голос Саввы.

— А что, разве Савва дурное скажет?

— Нет, конечно, но Савва может ошибаться. И ты Савву с бароном не сталкивай.

Митя слушал этот разговор и понимал, что в недобрый час приехал он в табор.

— Я, парень, — вмешался Митя, — не хочу тебя подставлять, уйду я.

— Что ты, Митя, ты этого цыгана не слушай. Скоро Колька Рыжий придет, вот он слово скажет, тут все на место встанет. Ты же хотел про нашу цыганскую жизнь узнать, а кто, кроме Кольки Рыжего, об этом рассказать сможет?