Волки

— Верно говоришь. Ты уже не молод. Что же себя не узнал?

Митя хотел ответить, но дверь распахнулась, и на пороге появилась Ружа. На руках у нее была маленькая Рубинта. Ружа оглядела всех, кто находился в комнате. Взгляд ее скользнул по Мите, но Ружа сразу отвела глаза в сторону. Возле стола сидели Хулай и Митя, но в углу комнаты играла десятилетняя внучка Хулая. При виде Ружи она бросилась к выходу:

— Нельзя ей сюда, — крикнула она на ходу.

— Цыц, — оборвал ее Хулай.

Ружа подошла к столу.

— Примешь ли меня и дочь мою, Хулай? — спросила она.

— Не бойся, никто тебя здесь не обидит, мой дом для тебя открыт, — сказал Хулай. — Сейчас тебя накормят и ты отдохнешь.

— У тебя золотое сердце, и дела твои добрые, — улыбнулась Ружа, — и потому дом твой и все, кто в нем, не будут знать несчастий…

Хулай позвал цыганок, и они повели Ружу в другую комнату. Скоро оттуда послышались женские голоса и смех.

— Почему твоя внучка испугалась? — спросил Митя.

— Шатровые прогнали Ружу с ребенком. Объявили ей магэрдо за то, что она связалась с гаджё. Барон закон чтит, а Ружу жалеет. Хорошая цыганка. Просил, чтобы я ей приют оказал. Слово барона для меня имеет вес.

— А как же остальные цыгане?

— Они против барона не пойдут. А Ружу боятся, потому что дикие. Ребенок ее с крестом на голове родился и рано говорить начал. Вот и боятся ее, думают, что это проделки Бэнга.

— Скажи, Хулай, — поинтересовался Митя, — а ты веришь в эту чертовщину, ведь ты умен?

— Трудный вопрос ты задал, так сразу и не ответишь. Когда в кочевье жил да помоложе был, всякое мне в дороге встречалось. А ведь я отчаянным был и ни Бога, ни черта не боялся. Человек бесстрашен до тех пор, пока не увидит своими глазами такое, чего его душа испугаться может.

— Чудилось тебе? — спросил Митя.

— Смотри-ка, — подивился Хулай, — и слово знаешь, которым цыгане называют то, во что верят.

— Судьба меня к вам привела, значит, она хочет, чтобы я узнал о вас побольше. Но я тебе так скажу: страхи все это. Думает человек о чем-то, вот ему и кажется. Нервы напряжены, душа ждет необычного, а когда ждет — оно и приходит. А если в душе пусто, ничего прийти не сможет.

— Не зарекайся! — возразил ему Хулай. — Знал я таких, которые надо всем этим, что ты чертовщиной называешь, смеялись, а потом к Богу побежали — виниться перед ним. Ну да ладно, заговорились мы с тобой, Митя. Иди отдыхай.

Митя ушел в отведенную ему комнату, прилег на стареньком диванчике и почти сразу заснул. Чередой потекли сны.

И увидел Митя странный сон, будто Ружа, с которой он только что познакомился, говорит ему:

— А ну-ка подойди, я тебе погадаю. Скажу, как тебя, короля, твою женщину и тех, кто тебе близок, звать. Что было, что будет, все скажу. Задумай желание. В лице ты весел, в мыслях печален. Большая печаль у тебя. Горюешь и слезуешь. Понял? Жизнь в настоящее время один проводишь, нету у тебя интереса к жизни и нету того, к кому бы душа твоя по-настоящему потянулась. Понял? Что верно — говори «да», что неверно — говори «нет». Душа твоя кровью умыта, и не можешь ты от этого избавиться. Теперь взял ты на свою душу жизнь друга и хочешь ее защитить…

Митя вздрогнул. Ружа попала в цель. Пожалуй, сейчас самым главным для него было спасти Седого. А Ружа продолжала:

— …Но ты уйди от него, он-то спасется, а твою жизнь возьмет… — Ружа сделала паузу. — …Жизнь твою возьмет, — снова донеслось до Мити, — прикроется ею, как щитом, и…

Она не договорила, потому что Митя, даже во сне, почувствовал непреодолимое желание узнать, что же будет, и вскрикнул:

— Седой спасется? А я?

Лицо Ружи стало таять, и сон начал тускнеть, но сквозь пелену Митя отчетливо увидел лицо маленькой цыганки, дочери Ружи — Рубинты.

— Не спеши, чужак, все узнаешь со временем…

И через мгновение на смену этому сну пришел другой — о том, чего больше всего опасался Митя. Пьяный Костолом схватился с Седым из-за него, Мити. И кричит Костолом Седому:

— Ты что это защищаешь его? Он ментов на нас навел!

— Угомонись, опомнись, — останавливает его Седой, но Костолом не успокаивается, и они берутся за ножи.

Но и этот сон прервался, и теперь перед Митей возникла Алина. Она тянула к нему руки и все просила:

— Оставь цыган, не доведут они тебя до добра.

Митя сделал усилие и — проснулся. Он поднялся с дивана и вышел из комнаты. Открыл дверь, ведущую на улицу. Единственным его желанием было вернуться в город, увидеть Седого. Он поднял глаза и инстинктивно отшатнулся — прямо перед ним стоял Тари.

— Далеко собрался, морэ? — спросил Тари.

— Погулять вышел…

— Ой, заливаешь, — усмехнулся Тари, — в город хотел ехать…

— Все-то вы знаете, даже жить неинтересно. Не успеешь рта раскрыть, а за тебя все договаривают.

Тари рассмеялся.

— Работа такая, цыганская, все знать! А все же, куда ты? В город?

— Неспокойно на душе у меня. Седой с таким человеком остался, что я за жизнь его и копейки ржавой не дам.

— Помочь хочешь?

— Понимаешь, Тари, — начал Митя, — у тебя табор есть, мать, отец, Колька Рыжий и другие, а у Седого кто? Никого. И у меня — никого! Волки мы, но он сам так захотел, а я — не по своей воле. Помочь ему надо.