Волки Одина

Нам повезло – ветер дул слабый и воды Геллеспонта были спокойными, а значит, Кнут и шкиперы почти без труда удерживали корабли на курсе. К тому же наши греческие спутники утверждали, что знают пролив лучше, чем местные рыбы. Впрочем, мне-то было известно, как хитры греческие рыбы – чертовки сразу видели под наживкой крючок и, наверное, до сих пор смеялись надо мною где-то в холодных глубинах царства Ран. И все же, когда мы подошли к самому узкому месту пролива, не один я уставился в ожидании на греков. Ждать было еще хуже, чем грести наугад. Страх холодил нутро, проползал по спине и шевелил волосы на затылке. Мы уже знали, что Миклагарду, или Константинополю, как его называли византийцы, нет равных. Народу там тысячи, а сам город, по словам Никифора, окружен неприступными стенами. В Риме я собственными глазами видел то, что раньше счел бы скальдовой выдумкой, так что скажи Никифор, что в Константинополе звезды вместо фонарей, я бы поверил.

Мы смахивали липкий пот со лба, не переставая грести, – нужно было как можно быстрее проскочить самое узкое место пролива. С обеих сторон возвышались черные берега, на которых, как в догорающих углях, вспыхивали огоньки. Никто не проронил ни слова – Вардан сказал, что где-то здесь ходят три дромона, и взоры их капитанов тоже устремлены в темноту, и они пустят в ход жидкий огонь, если им хотя бы почудится тень галеры. Или драккара. Мы вздрагивали от каждого скрипа. «Фьорд-Эльк» и «Конь бурунов» следовали за нами безмолвными тенями, оставляя пенный след на воде. С поднимающихся из воды весел стекала, падая серебряными нитями, вода, а бог луны Мани то и дело бросал бледно-серые отблески на спину впереди сидящего гребца.

Я боялся, что в любой миг темноту разорвет неистовое пламя и обхватит нас, как ножны – меч. С каждым всплеском весла страх внутри разрастался; казалось, мы все ближе подходим к греческим кораблям с их злым колдовским огнем. Перед глазами вставало видение из тех, какие отчаянно хочется забыть: люди выпрыгивают за борт, а за ними тянется шлейф огня, который ничем не загасишь…

Тело мое трудилось, согретое размеренными взмахами весла, от которых крепли грудь, плечи, спина и руки; но душа застыла от страха. Страх – он как луковая кожура: снимаешь один слой, а под ним еще и еще. Каждый раз, когда думаешь, что сильнее бояться уже невозможно, происходит что-то такое, от чего сердце уходит в пятки. Так было, когда Сигурд внезапно шикнул на нас, а потом поднял руку и прислушался, глядя на поблескивающую в лунном свете воду. Мы подняли весла, то же самое сделали и позади нас. Какое-то время слышался лишь тихий шелест рассекаемой носами кораблей воды.

Потом вдруг темноту лизнула полоска пламени. Она взмыла вверх и, с тихим свистом прочертив ночь, упала где-то вдали. Это был не загадочный жидкий огонь, которого мы так страшились, а старая людская придумка: запаленная стрела. Следом пролетела еще одна, оставляя дымную дугу в олове неба. Я выдохнул, только когда третья стрела скрылась где-то на юге, а значит, греки заподозрили, что они не одни в Геллеспонте, но где именно нас ловить, не знали.

Волны шлепали о корпус «Змея», без весел корабль был во власти ветра и течения. Мы по-прежнему выжидали. «Фьорд-Эльк» и «Конь бурунов» тихо покачивались на волнах сзади. Какая-то часть меня хотела закричать, разрубить эту ледяную тишину, ибо нет ничего хуже, чем ждать, когда в ночи вспыхнет огонь и сожрет тебя заживо. Но я только сильнее сжал зубы и еще крепче схватился за гладкую ручку весла и будто бы услышал голос Брама – он сердито прорычал, мол, хватит прятаться, как шкодливые дети, лучше выйти к короткобородым грекам и разом со всем покончить.

Кто-то из гребцов пустил ветры. Раздались приглушенные смешки. Сигурд обернулся к нам и знаком велел снова грести. Все были рады взяться за весла – мощными и глубокими гребками мы разогнали «Змея» и повели его вперед. Никифор кивнул Сигурду. Хотя красивое лицо императора еще оставалось напряженным, на нем промелькнуло облегчение оттого, что мы прошли мимо его дромонов незамеченными. Должно быть, он все это время потел, как кузнец в жаркой кузнице. Нам, разбойникам, грозила опасность всегда, когда мы бросали якорь у новых берегов. Однако Никифор был императором. Судьба обошлась бы с ним слишком жестоко, если б его испепелили огнем те, кому платили из его же сокровищницы.

– А что, мне даже хотелось снова увидеть, как греки плюются жидким огнем, – изрек Ингольф Редкозубый, когда мы уверились, что дромоны далеко позади, и гребки наши стали размеренными.

– Это потому, что ума у тебя, как у мыши, – бросил Флоки Черный, не оборачиваясь.

Ингольф сердито налег на весло, а я решил не говорить о том, что понимаю его, – мне тоже хотелось нарушить пугающую тишину и обратить все в хаос. Теперь мы подкрадывались все ближе к Миклагарду, словно стая волков – к хлеву.