Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945

Через несколько дней я снова почувствовал себя странно: голова была пустой и тяжелой. Меня перевели в карантин, в «барак смерти», откуда никто не возвращался живым. Меня накрыли кителем и оставили без обуви, и я тут же почувствовал потерю такого сокровища. Обуви нигде не было видно. Я надеялся, что она все еще остается в лагере – за ней должны явиться наши бравые могильщики! Кроме того, я сразу же почувствовал отсутствие своего небольшого вещевого мешка, где хранил белье, мыло, полотенце, бритву и т. д. Скорее всего, это имущество уже поделили.

Проклятые крылатые паразиты, которые тучами садились на меня, еще больше других поселилось у меня на голове. Как я ни старался, я никак не мог отогнать их. Наверное, меня парализовало. И какой же отвратительный запах стоял в этом мерзком помещении – будто здесь лежали разлагающиеся трупы. Единственной возможностью выжить для меня было попытаться отсюда выбраться, но любая моя попытка пошевелить конечностью заканчивалась неудачей. Мне удалось лишь немного поднять голову и различить, что за небольшим столиком спит медсестра. Сестра Л.! Вот она пошевелилась. Наверное, тише, чем мой крик, мог бы быть шелест растущей травы, но она меня услышала. Она повернулась ко мне, и ее глаза широко распахнулась, как у матери, которая вдруг только что обнаружила своего пропавшего ребенка. Первое, что она сделала, – это взяла мокрую тряпку и вымела насекомых со всех уголков моего лица, в процессе этого рассказывая мне о том, что произошло.

Никто не ожидал, что мне удастся пройти через это. Она была единственным человеком, кто дал мне шанс, и, наверное, поэтому не жалела на меня сил (позже доктор рассказал мне, что эта женщина неустанно удаляла с моего лица насекомых). Очень жаль, что я никогда больше ничего не слышал о доброй медсестре Л., которая в гражданской жизни носила прекрасное имя Элеонора фон X. Из-за хитросплетения обстоятельств ее жизнь закончилась в том же лагере. В любом случае фактом остается то, что и в этот раз смерть от меня отказалась.

Из-за того что здесь кормили лучше, я позволил себе задержаться в этом «прекрасном санатории» еще несколько дней. Постельные клопы здесь кусали меньше, и мне удалось отлично отоспаться. Бараки смерти располагались в глубокой влажной низине, и при непрекращающемся дожде казалось, что мы живем в лодке на водоеме. Попасть сюда можно было, только пройдя по мосткам. Вода влекла меня как магнит, потому что последние дни я был вынужден отправлять свои телесные потребности прямо в штаны. Я, как собака, выполз через дверь на мостки. Там я потерял равновесие и искупался совсем не так, как намеревался, но все равно я перенес это лучше, чем опасался. С большим трудом я снял с себя брюки. Потом за ними последовали рубашка и нижнее белье, а потом совершенно неожиданно из-за угла появился медицинский инспектор (который подчинялся польской администрации). Его глаза расширились, и последовали громкие вопли. Меня выловили из воды, положили на носилки, а мои мокрые вещи положили на меня, после чего меня куда-то понесли. Мне повезло: мы миновали так называемый «бункер», куда должны были поместить по лагерным правилам, и отнесли в мой старый барак.

Там на меня тоже все смотрели расширенными глазами, но ко мне, как по волшебству, вернулись все мои пожитки.

Поскольку из-за брюшного тифа все контакты с внешним миром были прерваны, лагерная администрация приняла решение открыть за территорией лагеря еще один карантинный барак большей вместимости. Он должен был развернуться на территории основного лагеря Л(ангенау), которую русские сначала забрали себе, но потом решили покинуть, на возвышенности в 20 минутах пешком от нас.

Там для нас освободили пять бараков, куда мы и заселились. Были организованы административные помещения, точнее, домики для охраны, склад, столовая, кухня, конюшня для двух лошадей для доставки воды и т. д. Местность вокруг была прекрасна. Висла серебряной лентой пересекала широкую долину внизу.

Надзор здесь был менее строгим, так как никто и подумать не мог о побеге. К сожалению, питание было еще более скудным, чем прежде. Прошли, казалось, века, прежде чем мы получили немного конины; суп был похож на воду и не имел ни малейшего вкуса. Предполагалось, что ежедневного рациона по одному килограмму хлеба будет достаточно на десять человек, а если его вовремя не подвезут, то и на одиннадцать и даже на двенадцать. Тот, кто был относительно здоровее остальных, должен был выполнять ежедневные работы по лагерю, а это требовало больших затрат калорий. Любой, независимо от пола, кто больше не страдал от тифа и кто мог передвигаться самостоятельно, назначался на работы за пределами лагеря. Лагерная администрация желала зарабатывать злотые, которые затем растворялись в чьих-то бездонных карманах.

За редким исключением, этих рабочих эксплуатировали до смерти, либо они позволяли себе сдаться, учили польский язык и становились частью польской государственной машины.