Волна. О немыслимой потере и исцеляющей силе памяти

Стив с Кевином быстро стали главными комиками нашей компании. Упиваясь безнаказанностью, они уморительно изображали колоритных персонажей со своих улиц — дома их, конечно, отлупили бы за такие шутки. Поэтому они представляли вора, который украл у соседа телевизор и поставил прямо у себя в гостиной, хотя сосед был его приятелем и частенько заходил поболтать, а может, — как знать — и посмотреть детективы. Или этаких «дерзких ребят», шатавшихся по улицам, цеплявшихся к прохожим, нарываясь на драку: «Чё смотришь? Чё вылупился?» А еще восходящих звезд английского преступного мира — будущих грабителей и громил со своим кодексом чести, состоявшим из одного-единственного правила: никогда и ни за что «не сдавать легавым» ни друзей, ни врагов. Тогда я впервые в жизни услыхала диалект кокни и узнала про рифмованный сленг лондонской бедноты.

Каждый вечер Стив с Кевином напивались; их рвало то с моста Тринити, то просто из окна. Я держалась от них подальше. «Ее высочество. Гляди, она нами брезгует!» — дразнили меня они. «Пустоголовые мальчишки. Мозгов еще не нажили», — думала я.

Так что я совсем не пыталась привлечь внимание Стива, когда каждое утро шлепала по коридору, куда выходили двери всех наших комнат, в полупрозрачной белой курте[28], надетой на голое тело. Я просто шла в ванную. Однако мои дефиле подвигли его заявиться ко мне в комнату с томиком Китса и устроить поэтические чтения. Книга была заляпана какой-то смазкой — он брал ее с собой, разъезжая по Европе в отцовском грузовике. Стив рассказал, как читал «Ламию» Китса, сидя на перевернутом ящике посреди какого-то склада в Милане, и даже грохот погрузки и разгрузки не мог отвлечь его от превращения Ламии-змеи в женщину: «Изогнутое тело запылало окраской огненной, зловеще-алой…» Он несколько раз прочел мне строки: «На ложе, как на троне, в тишине любовники покоились счастливо…»[29] — из той же «Ламии». «Да уж, тонкий намек», — подумала я.

Но у него были блестящие черные волосы, которые вечно падали на лоб, темные глаза необычного разреза и острый подбородок. Славный мальчик. Поэтому я радовалась возможности иногда побыть вдвоем, без Кевина и остальных друзей. Мы подолгу гуляли в полях, где паслись подопытные бычки ветеринарного колледжа — угрюмые, со странными большелобыми головами. В сумерках мы возвращались домой через спортивные площадки колледжа Сент-Джонс. Я никак не могла привыкнуть к тому, как осенними вечерами рано темнеет в Англии. Озябнув, мы бежали в буфет при главной библиотеке, где можно было купить горячих пышек. В том году у нас было много скучных предметов, и я с удовольствием бросала «Теорию стоимости и цены» Пьеро Сраффы, чтобы побродить со Стивом среди стеллажей северного крыла, листая памфлеты о салонных играх в британских колониях или книги о знаменитых преступниках Ист-Энда — например, близнецах Крэй. Стив рассказывал, что недалеко от их дома, в Уайтчепеле, до сих пор сохранился паб «Слепой нищий», где братья Крэй однажды кого-то пристрелили.

У него вообще было множество историй о семье, детстве, о том Лондоне, который он знал. Стив вырос в районе Мэнор-парк на окраине Восточного Лондона. Именно там он допоздна гонял мяч со своим братом Марком и болтался с приятелями у стен местной кондитерской фабрики, представляя, какие сокровища таятся внутри. Они ели помидоры-дички, выросшие на берегу Родинг-ривер — мелкого притока Темзы — у самых канализационных стоков, и лица у них покрывались красными пятнами. Отец грозился переломать Стиву ноги, если увидит, что тот все время болтается на улице. Стив, конечно, знал, что отец его и пальцем не тронет, но был благодарен за угрозу. Она давала предлог остаться дома и сделать уроки, когда друзья в очередной раз звали пойти пошвырять пустые бутылки в стену заброшенного здания за углом. «Не сегодня, парни, а то мне башку оторвут».

Из-за постоянных отлучек мужа-дальнобойщика мать Стива Пэм по большей части воспитывала четверых детей одна. Делала она это громко и жизнерадостно. Когда Стив был маленьким, она во весь голос жаловалась соседкам в прачечной, что у него торчат уши, и Стиву хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Хотя вся жизнь Пэм протекала в Восточном Лондоне, мировая история и политика вызывали у нее живейшее любопытство. Из всех ее детей только Стив обращал внимание на интересы матери. Школьником он часто проводил вечера лежа на диване, головой на маминых коленях, и объяснял ей систему французского парламента и испанский переход от монархии к демократии. Другой страстью Пэм были любовные романы — она проглатывала по книге за вечер, — и Стиву с его сестрой Джейн поручалось дюжинами закупать их по дешевке у букиниста на Грин-стрит.