Вольное царство. Государь всея Руси

– А они в ответ нам, – продолжал князь Андрей: – «Какие татары? Сами из лесу на ранней заре видели, как они, словно взбесясь, гнали к литовскому рубежу». Узнав, где стан Амуртазы, наехали мы на него в самый полдень. А по стану их не токмо добыча брошена, а и котлы над кострами.

Братья рассмеялись.

– Пошто ж так? – с удивлением спросил Иван Иванович. – Ведь ежели напал кто, добычи бы не оставил.

– Истинно, – согласился князь Андрей. – Сказывали так нам, что ночью пымали селянина некоего, именем Иван Черемуха, и пытают, где великий князь. А тот ништо не ведает. Они мучить его начали, он же, муки не могущи терпеть, изолгал: «Близко вельми князь-то великий. Сюды идет». Татары же враз всполошились да на коней. Тут токмо их и видели.

Все рассмеялись, а Иван Иванович заметил:

– Так же татары казанские бежали, сведав, что московские полки от Новагорода к Москве с победой ворочаются.

– Да, переменил Господь Орду, погубил, яко Новгород, – сказал великий князь, искоса взглянув на братьев. – Те поняли и смутились. – Помолчав, государь сурово добавил: – Бог даст, и немцев и Казимира смирим.

На другой день Иван Васильевич вместе с сыном выехал в Боровск, куда велел и всем полкам постепенно подходить, чтобы там лучше и скорей нарядить порядок роспуска воинов по домам. С собой он взял постоянную свою тысячу. Братья с полками своими следовали за великими князьми.

Роспуск войск задержал великих князей в Боровске на целую неделю, и перед самым отъездом в Москву были получены вести, что царь Ахмат, ограбив порубежные земли Литвы, вышел в Степь с большой добычей и пошел к Малому Донцу, где решил зимовать в приазовских степях.

– Пала Орда, не встать ей уж более, – сказал по сему случаю Иван Васильевич сыну. – На высокую гору взошли мы с тобой, сыне мой. Токмо с высоты сей еще видней, сколь много врагов у нас. Лицом к лицу стали ныне мы с немцами, с поляками, литовцами, свеями…

Оставив в Боровске некоторых воевод своих для окончания роспуска полков, Иван Васильевич с сыном во главе своей тысячи двинулся к Москве.

День стоял не особенно морозный, но солнце ослепляло своим блеском, и глаза уставали от яркой белизны снега. Оба государя ехали рядом позади своей стражи, а за ними шла на рысях государева тысяча, растянувшись длинной темно-серой змеей.

Кругом по окраинам полей и за перелесками виднелись зубчатые стены лесов. Попадались среди лугов и полей и отдельные сосны, ели и дубы. Они стояли здесь, словно заблудившиеся путники, утопая в снегу – одни по колена, другие по пояс, и белые огромные шапки были нахлобучены на их вершинах.

– С ночи шел снег, – глубоко вдохнув свежий морозный воздух, сказал Иван Васильевич. – Люблю яз, Иване, нашу зиму.

– Яз тоже люблю, – задумчиво отозвался Иван Иванович. – Словно из сказки прилетает она к нам, яко царевна-лебедь белая.

Иван Васильевич с лаской взглянул на сына и сказал:

– Молвил ты сие, Иване, словно песню пропел. Напомнил ты мне Илейку нашего.

В это время где-то среди тишины зимней зазвякали колоколы малые. Слыхать, три-четыре их всего было, но звонили они весело, пасхальным звоном.

Переглянулись оба государя. Слезы блеснули в глазах Ивана Васильевича, и спросил он дрогнувшим голосом:

– Разумеешь, Иване, пошто ныне, в пост Рождественский, звоном пасхальным звонят, как в праздников праздник – в Воскресение Христово?

– Два ста и полста лет народ-то сих дней ждал. Под игом-то сны о сем видел. Гляди, государь, – указал Иван Иванович кивком головы на стражу.

Воины и в страже и в государевой тысяче торопливо снимали шапки и долго крестились. Сняв шапки, крестятся и государи, и воеводы, а перед ними малое сельцо Нарское, что у Нары-реки, из семи дворов и церковка убогая деревянная на погосте стоит: и, правда, на звоннице ее из двух бревен дубовых с перекладиной висят малых четыре колокола.

Увидав князей, воевод и воинов московских, веселей задергал веревками молодой дюжий звонарь, а из всех изб, надевая на ходу полушубки, выскакивают мужики и женки, парни и девки, старики и старухи выползают, а дети, оставив ледянки и коньки деревянные, разинув рты, стоят неподвижно. К государям подъехал начальник стражи, старый Тимофей Кондратьевич, склоняясь к ним, прокричал под звон:

– Ныне, видать, государи, по всей Руси сии звоны пасхальные! Помню яз иго-то, государи. В полоне сам был, в самом Сарае был.

Так же встречал народ полки московские и в селе Петровском, и в селе Троицком, что в десяти верстах от Москвы. Отсель уж без приказа конники на больших рысях погнали – сами государи со своей стражей первые почин сделали.

Вот и Москву видать стало, сначала с холмов только, а через полчаса и все стены открылись, и звоном пасхальным вся она гудит; гудят и посады ее, и все окрестные монастыри, и села подмосковные.

Толпы идут навстречу государям, а у ворот кремлевских уже стоит митрополит Геронтий со всем собором духовным. Не смолкают крики приветствий, громом перекатываются по всей толпе.