Вольное царство. Государь всея Руси

Круль Польский и великий князь Литовский Казимир».

Курицын, прочитав перевод королевской грамотки, замолчал. Молчали и оба государя, и Далматов.

– Неужто из родных никому верить нельзя? – с горечью воскликнул Иван Иванович.

– Никому, сынок, – сухо ответил государь, – опричь тех слуг верных, у которых вся корысть их – токмо в службе государевой. – Обратясь к Курицыну Иван Васильевич добавил: – Читай, что еще пишет сам-то Василь Иваныч.

– «Из письма сего, – продолжил чтение дьяк, – яз уразумел ясно, кто сии ведомые князю Михайле бояре новгородские. Оковал яз их твоим именем и шлю в железах на суд к тобе, государь. Слуга твой Василий Китай».

Иван Васильевич взглянул на дьяка Далматова и сказал:

– Ты, Василь Далматыч, днесь же препроводи злодеев новгородских на двор к боярину Товаркову и вместе с дьяком Гречновиком[102] розыск наряди по сему делу.

– Разреши мне, государь, по другому делу тобе слово молвить, – обратился Далматов к Ивану Васильевичу. – Когда ты посылал меня с князем Михайлой Андреичем верейским и Василием Борисычем Морозовым в Белоозеро сопровождать твою княгиню с казной и двором ее, много приметил яз худого.

– Что ж ты приметил? – спросил Иван Васильевич.

– Где бы станом в селе или деревне мы ни становились со двором государыни, всюду на них, на дворских ее, особливо из чужеземцев, простой народ в горькой обиде был, и всегда одно и то же баили: «Для нас, христиан, пуще татар они – сии кровопийцы! Воздай же им Господи по делам их!»

– Скажи, Василий Далматыч, дабы о сем через людей своих боярин Товарков тайно разведал и до меня довел. Идите все с Богом!..

Оставшись с сыном с глазу на глаз, Иван Васильевич глубоко вздохнул и ласково положил ему руку на плечо.

– Видишь, Иване, – сказал он вполголоса, – как тяжко и горько государствовать.

Иван Иванович нежно взглянул на отца, но вдруг загрустил и сказал с болью:

– Неужто и мне пить от сей же горькой желчи и боли?

Государь усмехнулся.

– Пить, сынок, – дрогнувшим голосом ответил он, – захлебываться, а пить. Тобе, может, единому, поведаю потом и о душе, и о сердце своем. – Иван Васильевич задумался и, вдруг улыбнувшись, сказал: – Днесь же яз хочу баить токмо о тобе, Иване. О радостях жизни баить, о молодости и любви твоей, о сватовстве нашем к дочери Стефана, господаря молдавского, Елене. Ныне яз от него грамотку получил. Пишет он мне шуткой, что яз дома сижу, на перинах нежусь, а всех ворогов на поле бью и чужие государства крепко и навек в свои руки беру или в прах, как Орду, разоряю. Он же весь век свой на коне, с саблей в руках полки свои на ворогов водит, бьет их, а задавить до конца не может. Одних едва лишь разобьет, как другие им помогают. Пошто так? Что разумеешь ты о сем?

Иван Иванович рассмеялся.

– Стефан-то более воевода, чем государь, – весело ответил Иван Иванович. – Ты же – первей всего державный государь. Да и когда воеводой бываешь, то с государевым разумом, а не токмо с саблей.

Иван Васильевич обнял сына и поцеловал.

– Верно! – воскликнул он. – Ежели ты после меня так же деять будешь, спокоен яз за Русь нашу. Никакие вороги разорить ее не смогут… – Старый государь прошелся несколько раз вдоль покоя и спросил: – Ну, а как показался тобе образ Еленин, что, на доске писанный, нам прислан?

– Баска она, – краснея, ответил Иван Иванович. – Вельми, видать, ласкова и желанна.

Государь похлопал сына по плечу и молвил:

– Не зря же матерь ее, Евдокия, дочь великого князя киевского, красой своей славилась. Ну, дай Бог вам совет да любовь! Топерь будем сватов засылать спокойно.

В тысяча четыреста восемьдесят втором году, вскоре после рождения у государя Ивана Васильевича сына Дмитрия, прибежал на Москву из Литвы от короля Казимира князь Федор Иванович Бельский.

Случилось это во дни самой спешной и кипучей работы Посольского приказа, когда Иван Васильевич сносился явно и тайно с могущественным королем венгерским Матвеем Корвиным, со знаменитым воеводой и великим господарем молдавским Стефаном и с ханом крымским Менглы-Гиреем, ища в них союзников против короля Казимира и против папы римского. Помимо этих дел, думал он и о Литве, и о князьях верховских, православных, которые живут в верховьях Оки и ее притоков и в подданстве у Литвы со своими русскими порубежными вотчинами, а ныне, будучи Казимиром недовольны, о Москве мыслят и Руси поддаться хотят…

Обо всем этом, прежде чем беседу вести с князем Бельским, решил Иван Васильевич подумать с думой своей: сыном Иваном Ивановичем, с дьяком Курицыным и помощником его, дьяком Андреем Федоровичем Майко, да с казначеем своим, боярином Димитрием Ховриным.

Все были уж в сборе, когда торопливо вошел Федор Васильевич Курицын в сопровождении дьяка Майко, весьма толстого, но малого роста, и своего подьячего Алексея Щекина.

– Прости, государь, – низко кланяясь, сказал дьяк Курицын, – задержались мы. Некоих доброхотов наших литовских принимали. Вести их, мыслю, будут для днешней думы вельми надобны…