Волнолом

Не хотел я в тот раз идти, герр вахмистр. Верьте, не верьте, а не хотел. Чуял — добром не кончится. А только куда деваться? В доме — хоть шаром покати, последний медяк истратили. Моя уже волком смотрит, того и гляди слюна с клыков закапает, пол прожжёт. Червяк ты, говорит, дрищ никчёмный и жук навозный. Лучшие годы на тебя угробила, красоту сгноила девичью, неописуемую. Ага, отвечаю, красота такая была, что встречные чуть ли не в подворотни прятались. Ну, то есть не отвечаю, конечно, а думаю про себя. А то ведь так развопится, что стёкла в доме полопаются. Со стаканами заодно.

Вышел я это во двор, поглядел вокруг, и такая тоска взяла, что хоть в реке топись. Рожи соседские в каждом окне маячат, где-то собака брешет, а небо будто сморкается всем на головы. Мерзкая в этом году весна, герр вахмистр. Нет, сначала-то оно ничего, снег уже к концу февраля сошёл, в марте теплынь, лепесточки-птички. А в апреле — мороз почти на неделю, ну и помёрзло всё подчистую. Потом — дожди эти, будь неладны. Сидишь как в болоте, только не квакаешь. Да что я вам талдычу, сами всё видели своими глазами. Может, хоть вы подскажете — жрать-то что по осени будем? Разве что лебеду жевать, лопухом закусывать…

Понял, понял, не отвлекаюсь. Вот посмотрел я на это дело, плюнул, да и побрёл себе потихоньку. Только не к речке, а в другую сторону, к перекрёстку. Иду, значит, голову опустил, мысли всякие вертятся. Сам не заметил, как ноги меня к этому клоповнику вынесли. К «Окрошке» то есть. Вы, герр вахмистр, не в обиду вам будет сказано, человек ещё молодой, к нам перевелись без году неделя. А этот хмырь, который трактирщик, уже лет тридцать тут обретается. Ох и хитрый жучара! Из империи — то ли беглый, то ли шпион, то ли просто сволочь. Приехал, корни пустил, да так, что теперь уже и не выпрешь.

Я, помнится, как вывеску в первый раз увидал, так репу чесал минут пять, не меньше. Да и другие тоже. «Okroschka» — что за ересь такая? Спросили этого — скалится, весь довольный, бородищу свою поглаживает. Суп, говорит, такой, вкуснотища. Ну что сказать, попробовал я потом этот суп — такое говн… то есть, извиняюсь, вкус такой непривычный, что скулы сводит. Кислятина натуральная. Думали тогда — разорится бородатый, да сгинет. Ха! Держи карман шире. Он, гад, всех нас переживёт вместе взятых.

И вот, значит, стою я теперь перед ихней дверью и думаю — зайти, что ли? Назад-то поворачивать неохота. Ну и зашёл. Тепло там, сухо, мясом жареным пахнет. Хельга за стойкой, вся раскраснелась, гладенькая, руки по локоть голые… Да… Ну, подхожу к ней — так и так, здравствуй, Хельга. Здравствуй, говорит, Йохан, чего хотел? Да вот, говорю, уточнить желаю — пиво у вас свежее или как? Смеётся — когда, мол, оно у нас несвежее было? Да только, продолжает, не налью я тебе, Йохан, ты уж прости. Хозяин не разрешает. То есть за деньги — пожалуйста, а в долг — ни-ни. На тебе и так уже пять марок висят. Сказала — и погрустнела, смотрит эдак с жалостью и с сочувствием. Я со стыда чуть сквозь землю не провалился. Лучше бы наорала, ей-богу.

Ладно. Растянул я рожу в улыбке и отвечаю — ерунда всё это, Хельга-красавица. Где наша не пропадала? Я ж не ради пива зашёл, а на тебя разок глянуть, полюбоваться. А теперь извини — спешу. Отлепился от стойки, но она мне — погоди, Йохан, тебя хозяин видеть желает. Очень просил зайти. По важному делу.

Нет, говорю, спасибо. Знаю я, какие дела у этого свина. Пусть катится вместе с ними куда подальше, так ему прямо и передай. Дослушала Хельга, вздохнула и за спину мне кивает. Оборачиваюсь и вижу — трактирщик к нам через зал идёт, пузом своим покачивает. И ухмылочка, как всегда. Поздно, мол, Йохан, никуда ты уже не смоешься. Подошёл, лапищу мне протянул. Что же ты, говорит, дружище, пропал и носа не кажешь, волноваться нас заставляешь? Занят был, отвечаю, некогда мне по кабакам шляться. А он мне подмигивает — ну, для старого-то приятеля минутка, поди, найдётся? Проход мне загородил — не обойти, не объехать. Делать нечего, поплёлся я за ним в комнату, разговоры умные разговаривать.

Усадил он меня за стол и кружку сует — давай, дескать, за встречу и всё такое. А самогон у него, герр вахмистр, первостатейный, этого не отнимешь. Душевно пьётся. Не стал я кобениться, сделал пару глотков и чувствую — повело меня с голодухи. Но виду не подаю, насупился весь и слушаю, чего там этот боров вещает. А он соловьём разливается — хорошо ты, мол, Йохан, той осенью прогулялся, товар принёс добрый, клиент доволен… Да уж, думаю, принести-то принёс, только сам после этого месяц ходил по стеночке, потому как ноги едва держали. И по ночам от своих же воплей подскакивал. А глинку ту переливчатую он, жирдяй бородатый, загнал, небось, раз в двадцать дороже, чем мне тогда отслюнявил. Покупателя-то найти — не проблема. Знают богатеи по всей округе, чем в «Окрошке» разжиться можно…