Волнолом (СИ)

На бланке проступили аккуратные буквы: «Милостивый государь, с прискорбием вынуждены уведомить, что вы обратились несколько не по адресу. Учреждение, где вам наверняка окажут скорейшую и квалифицированную помощь, расположено на Кедровой аллее. Советуем не откладывать, дабы не усугублять ситуацию. Искренне ваш, старший письмоводитель В. М. Лопатин».

«Тонко», — подумал Генрих. Каждая собака в городе знает, что на Кедровой аллее находится посольство Вест-Альбиона, а в противоположном конце — психиатрическая лечебница. Податель прошения волен сам выбирать, куда именно его посылают. А для стороннего наблюдателя все выглядит так, будто посольский клерк, озверев от скуки, решил немного похулиганить.

Но фраза «советуем не откладывать» — явный намек на то, что Генриха поняли и ждут для беседы прямо сейчас. Надо добраться до аллеи, а там его встретят или дадут подсказку. Хочется, по крайней мере, надеяться.

Сунув исписанную бумажку в карман, Генрих снова вышел на площадь. Извозчик, который его привез, был все еще здесь — с кем-то увлеченно трепался.

— На Кедровую. И, желательно, быстро. Полмарки сверху.

Ехать было достаточно далеко, зато по прямой. Если имперские шпионы действительно так всесильны, как о них говорят, то уже успели установить, что письмо он отправил с центральной почты. А значит, нынешний маршрут Генриха для них очевиден. Тем лучше — не разминешься.

Страха он не испытывал — скорее, бодрую, веселую злость. Ощущение жизни переполняло его, будто вместе с чернильным даром вернулись утраченные эмоции. Казалось, двадцать последних лет, заполненные бессмыслицей и хандрой, стыдливо скукожились, закатились иссохшим огрызком в дальний уголок памяти, и Генрих снова стал молодым. Ожил, почти как те мертвецы.

Морозный воздух пьянил, небо синело над головой. Каменные туши домов ластились друг к другу, терлись боками. Предвечерняя позолота осыпала деревья.

Светловолосую даму, ждущую кого-то у перекрестка, он приметил издалека, что было неудивительно — в таком наряде, как у нее, трудно затеряться среди прохожих. Платье, укороченное настолько, что даже Сельма удавилась бы, наверно, от зависти; легкая шубка с фантастическим голубоватым отливом; необычно высокие, почти до колен, сапоги с меховой оторочкой на голенищах. Она стояла, нахохлившись, скрестив тонкие ножки, и не обращала внимания на спешащих мимо людей.

А еще Генрих, подъехав ближе, рассмотрел у нее в руках сиреневый шарик чертополоха.

— Стой! — гаркнул он кучеру.

Вылез на тротуар. Не придумав ничего лучше, осведомился:

— Сударыня?

— Ну наконец-то! — буркнула она недовольно. — Я тут торчу уже минут десять. Скоро зазвеню, как сосулька. Поторопиться не пробовали?

— Простите, — Генрих несколько растерялся от такого напора. — Меня не предупредили. Я думал…

— И что вы, собственно, думали? Что вам из подворотни мигнет тип в надвинутой шляпе? И, озираясь, поведет вас тайными тропами?

— Нет, но…

— Тогда, может, уже поедем?

Она брезгливо отряхнула ладони, и цветок рассыпался темной пылью — до Генриха только теперь дошло, что это была очень качественная иллюзия. Он уважительно кивнул и сказал:

— Прошу в экипаж.

— Чтобы я там примерзла к лавке? Нет уж, спасибо. У меня локомобиль за углом.

— Как скажете. Минутку, пожалуйста — я рассчитаюсь с кучером.

Дамочка закатила глаза, будто он попросил подождать до завтра. Едва Генрих отдал монеты, развернулась и зашагала по тротуару, уверенная, что он не отстанет. Локомобиль оказался карминно-красным, сверкающим, как елочная игрушка. Шофер распахнул перед ними дверцу. Незнакомка нырнула внутрь.

— Знаете, — сказал Генрих, устраиваясь рядом с ней на мягком диванчике, — все-таки это мало соответствует моим представлениям о правилах конспирации.

— Какая конспирация, фон Рау? Окститесь! Я просто вас подвезу.

— Вы сотрудница посольства?

— Еще чего! Я всего лишь подданная империи. Иногда меня просят об одолжении.

— Как вы узнали про чертополох?

— Это допрос?

— Невинное любопытство.

— Полчаса назад была в гостях по соседству. Со мной связались. Передали мне ваш портрет. Попросили вас встретить и показать колючку. Я вышла и стала ждать. Удовлетворены?

— А если бы я вас не заметил? Проехал мимо?

— Не заметили бы? Меня?

В ее голосе было столько недоумения, что Генрих едва сдержал смех. Сейчас, когда они сидели, уставившись друг на друга, он мог хорошо рассмотреть лицо своей собеседницы — не слишком красивое, если судить по канонам Девятиморья, но из тех, что запоминаются сразу. Резко (даже, пожалуй, хищно) очерченные высокие скулы, плотно сжатые губы, пронзительно-синий взгляд. Ей было лет тридцать пять, при этом — ни малейших следов омолаживающей светописи.