Волнолом (СИ)

— Случай, как вы понимаете, совершенно особый — седативная светопись к пациенту неприменима. Возможны припадки ярости…

— Спасибо. Санитаров не нужно.

Генрих отодвинул засов, вошел. Человек, сидящий на койке, никак не отреагировал — молчал, опустив глаза. Генрих оглянулся на доктора:

— Вы нас не оставите?

— Но…

— Ответственность беру на себя.

Когда доктор вышел, Ольга спросила:

— Кто это?

— Долго объяснять. Я не знал, что он здесь. Дверь прикройте, будьте добры.

Она, против обыкновения, не стала спорить. Свет угасающего зимнего дня вливался в окошко под потолком. Снаружи доносился вороний грай. Генрих присел перед пациентом на корточки, вгляделся в осунувшееся лицо с седовато-рыжей щетиной. Вздохнул и сказал:

— Ну, здравствуй, дружище Франц.

Тот вздрогнул.

— Давай же, посмотри на меня. Не бойся.

Рыжий медленно поднял взгляд:

— Это правда ты, Генрих?

— Конечно, кто же еще? Неужели не узнал мою рожу? Или дать тебе между глаз для стимуляции памяти?

— Да, теперь верю, — Франц улыбнулся бледно. — Старина Рау. Шутить ты так и не научился…

— Ну, это ведь ты у нас был хохмач, а я — из пятерых самый нудный.

— Генрих, Генрих, — зашептал Франц быстро и сбивчиво, — ты зря пришел, не надо было приходить, слышишь? Они теперь и тебя засадят, потому что они уроды, на нас им начхать, и всегда так было… Я все эти годы думал, зачем они с нами такое сделали, а недавно… Я в общей палате был… Проснулся… Луна в окошко светила… Огромная, желтая, висела прямо над лесом… И я сидел, смотрел на нее, а потом как будто…

Он замолчал. Генрих сказал ему мягко:

— Я понимаю.

— Да ни хрена ты не понимаешь! Я…

— Ты проснулся и вспомнил, что уже умер. Да, это правда. Но я тебе помогу.

Глава 6

— Генрих, что вы несете? — спросила Ольга.

Он встал, подошел к ней:

— Я же сказал — вам лучше не знать. Подождите снаружи.

— А я сказала, что никуда не уйду! Просто, глядя на вас, начинаю путаться, кто здесь пациент, а кто посетитель. Может, вам тоже тут отдохнуть? Недельку-другую? Покой, уход, кормежка бесплатная…

— Ерничайте, сколько угодно. Мне наплевать. Но раз уж остались, то не мешайте. А еще лучше — помогите.

— Прекратите хамить! И как я вам помогу?

— Визуализация. Вы ею владеете — колючка получилась красиво.

— Владею. И что с того?

— Я попытаюсь заглянуть ему в память. А вы упорядочите картинку.

Генрих рассуждал так — сознание у Франца раздвоено, бедняга застрял между двумя мирами. Между старым, где он должен быть мертв, и новым, где он живой. А ведь именно на их стыке и должна быть разгадка. Переход, так сказать, оттуда сюда и наоборот. И если этот переход разглядеть…

— Заглянуть в голову к психу? Прелестно, Генрих. Ни о чем другом не мечтала.

— Так вы поможете или нет? Решайте, некогда спорить.

— А если нет, то что? Об дверь меня расплющите?

Генрих сообразил, что и в самом деле навис над Ольгой, буквально прижав к двери. Отступил на шаг, буркнул:

— Прошу прощения.

— Пес с вами. Что нужно делать?

— Сейчас прикинем.

Франц смотрел на них с детским удивлением. Генрих сказал ему:

— Ты тоже прости, приятель.

Обездвижить Франца ледяной руной получилось не сразу — морозные штрихи расплывались. Не зря доктор жаловался, что «седативная» светопись на пациента не действует. Это неудивительно — у рыжего дар усилен в результате эксперимента. Сопротивляемость высока.

Но с Генрихом ему не тягаться.

Франц перестал дергаться и застыл, привалившись к стенке.

— Как вы это делаете? — жадно спросила Ольга. — Приманиваете свет без насечек?

— Повезло.

— Врете. Впрочем, я тоже не призналась бы. Но теперь, по крайней мере, догадываюсь, почему вас так ждут в посольстве.

На лбу у Франца Генрих дважды начертил символ дагаз, означающий «день». Добавил знак движения райдо («верховая езда»), развернув его при этом зеркально. Ольга расшифровала:

— Сдвиг назад, на два дня?

— Быстро соображаете.

— Меня тоже не на грядке нашли.

— Двое суток назад случилось событие, отсвет которого мы должны уловить. И перевести в понятные образы.

— Ладно, чего мы ждем?

— Вам же тоже надо написать формулу? Для визуализации?

— Зачем писать? Вот.

Ольга показала ему ладонь с татуировкой в виде цепочки символов, каждый размером с булавочную головку. Зимние руны смотрелись забавно — разлапистые, с аккуратными хвостиками.

— А, — догадался Генрих, — вот как вы, значит, создаете иллюзии. Базовая формула на ладони, очень удобно.

— А вы, собственно, чего ожидали?

— Нет-нет, не поймите меня превратно. Наоборот, это очень мило. Вы в душе, оказывается, ребенок, обожающий фокусы.

— Фон Рау, — она посмотрела на него с подозрением. — Из-под какой коряги вы выползли? Из какого леса сбежали? Такие татуировки в столице имеет любая особа женского пола, владеющая хоть капелькой дара.

— Прямо-таки любая?

— От гимназистки до бабушки-одуванчика. Ну разве что руны у них германские, местные, а не такие, как у меня. Или вы все-таки издеваетесь?

— Нет, я и правда отстал от жизни. Но давайте не отвлекаться.

— Тогда направляйте меня.

Она положила Францу на лоб ладонь, которую Генрих накрыл своей.

— У вас рука жжется льдом, — сообщила Ольга.

— Потерпите, пожалуйста.