Волны

Альберто. Вы, синьоръ, должно быть, очень счастливо любите, иначе вы поняли бы меня. Вы большой баринъ, я мужикъ, простой матросъ. Но сдланы мы изъ одного тста. И посмотрлъ бы я, что стали бы вы длать, если бы… Можно все говорить, синьоръ?

Лештуковъ. Говорите.

Альберто. Если бы ходила позировать къ вашему другу и оставалась съ нимъ съ глазу на глазъ каждый день по три часа не Джулія, А синьора Маргарита?

Лештуковъ. Что за вздоръ, Альберто? При чемъ тутъ синьора Маргарита?

Альберто. Простите; вы дали мн право говорить; я такъ и сказалъ, какъ думалъ. Потому что я хочу, чтобы вы меня, какъ слдуетъ, сердцемъ поняли. Не смущайтесь, синьоръ: разговоръ этотъ между нами.

Отступилъ и быстро исчезъ въ наступающихъ сумеркахъ. На улиц вспыхнулъ электрическій фонарь. Лештуковъ медленно запираетъ дверь-окно и задергиваетъ нижнюю частъ его занавскою, потомъ проходитъ къ себ въ кабинетъ. Свтъ падаетъ только изъ верхнихъ стеколъ. Маргарита Николаевна, въ голубомъ шелковомъ платк, на плечахъ, спускается внизъ по большой лстниц.

Маргарита Николаевна (садится въ качалку). Кажется, Альберто былъ? Драма все еще продолжается?

Лештуковъ (изъ кабинета). Больше, чмъ когда-либо.

Выходитъ, оставляя дверь кабинета незапертою; мало-по-малу, въ дальнйшемъ дйствіи, оттуда начинаетъ падать на сцену сперва слабая, потомъ все сильне и сильне полоса луннаго свта.

Маргарита Николаевна. Охъ, эти драмы!.. Вс вы, мужчины, на нихъ мастера.

Лештуковъ (беретъ ея руку и цлуетъ). И я?

Маргарита Николаевна. Не усплъ еще. Мы съ тобой въ медовомъ мсяц.

Ларцевъ (cвepxy). А… хмъ…

Сбгаетъ съ лстницы.

Маргарита Николаевна. Ой, какимъ франтомъ. На молъ?

Ларцевъ. Да. Одно вдь y насъ по вечерамъ мсто…

Маргарита Николаевна. А мн лнь: надоло… Скажите нашимъ, что-бы не загуливались.

Лаpцевъ. Оченно хорошо-съ.

Хочетъ уйти въ среднюю дверь, которую только что заперъ Лештуковъ, и конфузится, найдя ее запертою.

Лештуковъ. Тутъ заперто. Я собирался заниматься. Постойте, я вамъ открою…

Ларцевъ. Да, не безпокойтесь, пожалуйста, я могу пройти и здсь.

Поспшно уходить черезъ крайнюю правую дверь.

Лештуковъ. Слава Богу, одни. Я такъ боялся, что онъ останется и испортить намъ вечеръ.

Маргарита Николаевна молчитъ. Лештуковъ легъ на полъ, къ ея ногамъ, взялъ ея руку, положилъ ладонью на свое лицо.

Маргарита Николаевна. Знаешь, это глупо вышло, что онъ ушелъ. Богъ знаетъ, что онъ можетъ подумать.

Лештуковъ. А пускай!

Откинулъ голову на колни Маргариты Николаевны и ждетъ ея поцлуя. Она отодвинулась съ досадою.

Маргарита Николаевна. Какъ я не люблю тебя такимъ.

Лештуковъ. Какимъ «какимъ»?

Маргарита Николаевна. Когда теб все на свт «пускай», когда теб ршительно все равно, что будутъ обо мн говорить и думать.

Лештуковъ (слъ на скамеечку y ногъ ея). Прости меня, но я не понимаю: какъ же мн вести себя?

Маргарита Николаевна. Такъ, чтобы наши отношенія не рзали людямъ глаза, чтобы о насъ не думали больше, чмъ слдуетъ.

Лештуковъ. Поврь мн, Ларцевъ больше, чмъ слдуетъ и не подумалъ.

Маргарита Николаевна. То есть, онъ ушелъ въ увренности, что мы съ вами въ связи. Очень пріятно.

Лештуковъ. Если и такъ, что за бда?

Маргарита Николаевна. Да вы, кажется, съ ума сошли, Дмитрій Владимировичъ?

Лештуковъ. Ничуть.

Маргарита Николаевна. Какъ? Вамъ ничего, если мое имя будетъ трепаться по улицамъ? Если будутъ говорить, что я, Маргарита Рехтбергъ, ваша любовница, вамъ все равно?

Лештуковъ (всталъ на ноги и прислонился къ дверной колонна, направо). Нтъ, не все равно. Когда я услышу такое слово, я подойду къ тому, кто его произнесъ, и скажу: вы ошибаетесь: Маргарита – не любовница, но жена моя.