Волны Русского океана

– Что бы значили мои суждения без вас, государь! — вскричал Сперанский. — Без вашего споспешествования! Да ничего бы не значили — так, досужие помыслы! Настоящий реформатор — это вы, Ваше Величество! Вы изменили все государственное управление, вплоть до того, что дали автономию Сибири и нашим колониям в Америке, и я-то знаю достоверно, как этим двинули их развитие! Вы же видите, Ваше Величество, что на Аляске, по мановению царственной руки, появились новые заводы и рудники, что вся Русская Америка и Гавайи уже не требуют финансовых вложений из бюджета — наоборот, сами пополняют государственную казну, и как пополняют! На деньги американских провинций России мы перевооружаем армию, строим дороги, больницы, новые фабрики… Вы бы видели, какое шоссе уже проложили от Томска до Иркутска! А в самой Русской Америке механики Черепановы запустили завод паровых машин и собираются строить железную дорогу на паровой тяге! На Россию стали оглядываться европейские колониальные державы! И это все — с вашего благословения, государь, все — благодаря вашей решительности и политической воле! Не каждый монарх на это способен! Вы отправили в отставку воров-казнокрадов и привлекли во власть истинных патриотов. Осталось полностью отменить крепостное право и ввести конституцию, дать гражданские права всем сословиям…

– Вот-вот, этого и хотят господа заговорщики, — остановил реформаторские излияния император. — Потому и метят вас в президенты Российской республики.

– Они что, с ума сошли? Зачем им республика?!

– Ну, кто-то нахватался вольнодумства в Западном походе, а кто-то под шумок революции хочет списать свои долги перед казной. Вы знаете, у некоторых заговорщиков их о-о-очень много.

– Да кто же они, наконец, эти заговорщики?! — в отчаянии воскликнул Сперанский. — Назовите, государь, и я любого вызову на дуэль!

– Вы же, мой друг, стрелять не умеете, да и на шпагах — не мастак, — не удержался от грустной улыбки император. — А они, почти все, боевые офицеры. Тот же ваш сибирский секретарь Батеньков. Вы знаете, что в одном из сражений с французами он получил десять штыковых ран?

– Он никогда об этом не упоминал, — растерянно откликнулся Сперанский. — А он что, тоже… заговорщик?!

– Слишком скромен или слишком горд, — покачал головой император, не обратив внимания на последний вопрос. — Что ж, вы и его вызовете?

– Дуэль может быть и словесная, Ваше Величество. Они не понимают, что выборный властитель, тот же президент, — всегда временщик, что он непременно будет искать возможность остаться во власти навсегда и, следовательно, станет деспотом и тираном, которого грех будет не свергнуть. Либо поторопится набить мошну — свою, своих родичей и друзей, чтобы, уйдя с трона, ни в чем себе не отказывать. — Сперанский снова возбудился, поначалу дрожащий голос его окреп и зазвучал почти торжественно. — Только наследственный монарх, правильно воспитуемый с младых ногтей, может быть истинным хозяином своей земли, заботником-отцом своего народа! Вот как вас, государь, воспитывала ваша бабка, великая императрица Екатерина!

– Все-то вы говорите правильно, все справедливо — только будут ли вас слушать те, кто понимает лишь язык ружей и пушек? Оставим это моему преемнику.

– Вашему преемнику?! — Голос Сперанского мгновенно упал почти до шепота, но тут же снова начал нарастать: — Зачем — преемнику?! Какому преемнику?! Вам, государь, до завершения величайшего дела осталось каких-то три-пять шагов, и вы хотите отступиться?! Ваше Величество, я упадаю на колени, умоляя вас не делать этого!

Сперанский действительно выскочил из-за стола и упал на колени, из глаз его полились слезы.

– Стоп! — хлопнул по столу ладонью император. — Немедленно прекратите истерику и встаньте. Перейдем, наконец, к делу. Садитесь и слушайте. — Он подождал, пока Сперанский утвердится на своем месте, и продолжил: — Я ухожу, потому что силы мои на исходе, а оставшиеся, как вы говорите, пять шагов тянут еще на одно царствование. А может, и больше. С другой стороны, решительно сделанные, они помогут моему преемнику возвыситься в глазах общества — как нашего, так и европейского.

Сперанский открыл было рот, чтобы что-то сказать, но поймал тяжелый взгляд императора, и смолчал, еще усерднее изобразив внимание.