Волны

Какъ я ревану, какъ Амалія Карловна реванутъ – Господи! стекла дрожать, пьянинъ трепещетъ, на улицѣ публики полный кварталъ! А маестра пьянинъ бросилъ, за голову лысую руками схватился. Черти, кричитъ, дьяволы! Голоса! горла! пушки! Что же вы со мною, изверги, дѣлаете? Нешто такъ можно? Я тебя не слышу, ее не слышу, піанино не слышу, ничего не слышу, ревъ одинъ слышу. – Что же, маестра? отвѣчаю ему, вы хотѣли, чтобы звукъ дать. А ежели вамъ угодно, чтобы піаниссимо очень просто… Да какъ ему змарцировалъ…

Закрываешь глаза и, повернувшись на одной ножкѣ, съ блаженною улыбкою, посылаетъ въ пространство воздушный поцѣлуй.

Вотъ-съ, какъ мы поемъ.

Джованни (очень приличный молодой человѣкъ показывается въ дверяхъ съ улицы и останавливается, улыбаясь съ вѣжливымъ поклономъ).

Франческо. А Джованька! Коллега!.. Андьямо сопра. Исполнимъ что-нибудь. Каписко? Квальке коза адората. Амалія Карловна, оркестръ нашъ! андьямъ!

Бѣгутъ вчетверомъ наверхъ. Тамъ сейчасъ же начинается музыка и пѣніе, иногда рукоплесканія, смѣхъ.

Лештуковъ просматриваетъ газету за газетою.

Ларцевъ въ рабочей блузѣ – выглядываетъ изъ своей мастерской.

Ларцевъ. Э! А я васъ предполагалъ наверху. Слышу: Джованни поетъ. Ну, думаю, значить, Дмитрій Владимировичъ состоитъ при піанино. А вы, оказывается, тутъ уединились.

Опускается внизъ.

Лештуковъ. А вы что размялись?

Лapцевъ. Побѣду, батюшка, одержалъ: мазокъ нашелъ. Двѣ недѣли ходилъ вокругъ него, подлеца, вокругъ да около. И вдругъ сегодня этакое озареніе осѣнило: самъ не знаю, какъ мазнулъ Гляжу – оно, оно. То есть какъ разъ оно то самое. «Миньона» родилась, батюшка, настоящая Миньона.

Лештуковъ. Поздравляю. Это называется «точку найти».

Ларцевъ. Ахъ, Дмитрій Владимировичъ. Вы заверните ко мнѣ завтра, непременно заверните. Вы Миньоны не узнаете. Совсѣмъ другая стала. И кто бы повѣрилъ, что отъ одного мазка. Ну, право же, отъ одного. Отъ этакаго маленькаго, маленькаго…

Лештуковъ (съ завистью). Ишь, счастливецъ! Какъ прочно всталъ на свою стезю. Совсѣмъ человѣкомъ не отъ міра сего сдѣлался.

Ларцевъ. Все мнѣ «Миньона» загородила, и, покуда не сойдетъ она съ моего горизонта, я для всякаго прочаго интереса человѣкъ мертвый.

Вверху изъ мастерской стучатъ.

Лештуковъ. Войдите!

Джулія сходитъ по лѣстницѣ изъ мастерской. Музыка и пѣніе наверху продолжаются съ короткими перерывами. Когда Джулія входить къ Ларцеву и Лештукову, Альберто проходить по улицѣ,– входить въ боттегу и садится тамъ къ столику, за стаканъ вина.

Ларцевъ. Ага, моя радость! Гдѣ вы пропадали? Прошли черезъ мастерскую? Видѣли? Вы почти готовы.

Джyлія (отрицательно качаетъ головою, лицо ея озабочено и хмуро). Вы слишкомъ добры, синьоръ Андреа. Это очень красиво, очаровательно… только это не я…

Киваетъ головою Лештукову.

Добрый вечеръ, синьоръ.

Лештуковъ. Добрый вечеръ, Джулія. Что вы такъ строго? Если Миньона не вы, я ужъ и не знаю, какого сходства еще надо.

Джyлія. Чудно! Изумительно! А все-таки это не я. Это святая! Она такъ смотритъ, будто лѣстницу на небѣ видитъ. А я?.. Ахъ, да не до Миньоны мнѣ!.. Скажите: я вамъ нужна еще для вашей картины? Не правда ли, нужна?

Ларцевъ. Да, Джулія… Если бы вы подарили мнѣ еще два-три сеанса…

Джyлія. Подождите. Синьоръ Деметріо вашъ другъ, не такъ ли? Я могу говорить при немъ откровенно, какъ будто съ вами самимъ?

Лештуковъ. Если надо, я могу уйти…

Джyлія. О, нѣтъ. Напротивъ, я хотѣла бы, чтобы все, что я скажу, слышали и знали всѣ хорошіе люди на свѣтѣ. Синьоръ Андреа, я должна васъ предупредить, что эти сеансы могутъ принести вамъ большую непріятность.

Ларцевъ. Знаю, Джулія. Альберто говорилъ. Только это глупо съ его стороны.

Джyлія. Глупо? Скажите: подло! гадко! возмутительно! Но надѣюсь, вы не боитесь, синьоръ? Вы не уступите ему? Я не вещь, чтобы мною распоряжался какой-нибудь матросъ. Я хочу этой картины и буду служить вамъ, покуда вы желаете.

Ларцевъ. Если вы, Джулія, не боитесь, то я и подавно.