Вольные кони

Вечером, после игры, усталые и голодные, собрались они в клубе, где победителей ожидали почести и награды, а побежденных одно огорчение. Степка даже не сидел, а все время простоял на полусогнутых ногах, готовый сняться с места и понестись к трибуне, когда выкликнут его фамилию. О, как он ждал эту первую в своей жизни награду! Но стопка грамота таяла на глазах. И вот уже осталась последняя, самая красивая: красная с золотом. Военачальник взял ее в руки, Степка выпрямился во весь рост, и было шагнул, очарованный великолепием награды. Но тут его будто громом стукнуло в самое темечко. За бесперебойную связь со штабом награждался порученец при майоре Голотенко. Степку забыли. Горючие слезы закипали у него на глазах и покатились было, но рядом сидел его верный взвод, обделенный вместе с ним.

В переживаниях проходит полчаса. Тишину в доме нарушает лишь потрескивание дров печи да уныло-тягучее гудение проводов. Пальцы у Степки онемели, он все чаще откладывает горячую монету остудиться.

– Ты где, Степка? – обессилено тянет из закутка бабка. – Иди ко мне…

– Иду, иду, – слезает с табуретки Степка.

Бабка лежит в душной полутьме, смотрит мученическим взглядом и сильно пугает его своим видом. Будто о чем попросить хочет, а не может. Да и чем ей помочь? Вся тумбочка заставлена пузырьками с лекарствами, но она ими не пользуется – не верит врачам. Не помогают ей никакие микстуры и таблетки. У нее отнялись ноги, и как их вылечить, не знает даже деревенская фельдшерица.

– Тут я, бабушка, – нетерпеливо говорит Степка, весь еще там, в мечтаниях. Бабка блуждает по потолку помутневшим взором, ищет чего-то, не находит и тихо произносит:

– Слава тебе, Господи, ты хоть со мной, Степка. Камень сердце давит и руки, как ледень. Отчаевала я, однако, парень. Пригрезилось, будто иду я тропкой, она глезкая-глезкая, я и распласталась. Не к добру это. Ты бы дверь в сенцы-то притворил, холодом по полу несет, избу вызнобишь…

Степка знает, что дверь, обитая на зиму толстым войлоком, крепко заложена на крючок, а на порог, чтобы не дуло, брошена старая телогрейка. Неоткуда холоду быть. Совсем плоха бабушка. Он пытается поднести ей стакан остывшего чая, но она отворачивается, и губ не смочив. Степка держит ее холодную, как ящерка руку, греет ладонями, но никак не может согреть. Бабка молчит, и ему кажется, что она наконец-то уснула. И едва подумал так, глаза ее медленно приоткрылись, всмотрелись в него, признали. Слышится ясный спокойный, прежний ее голос:

– Принеси-ка, внучек, из кухни четыре табуретки, и поставь здесь, у койки. Гостей я жду. Скоро должны быть. Пташка будто мне сейчас воркнула. Воробушек залетел в закуток, махонький такой, будто седня вылупился. И ведь не к добру примета, – пожевала она бескровные губы и вдруг слабо замахала рукой: – Кыш отседова, вещунная птица! Кыш!

Растерянный Степка вглядывается в ее лицо – ведь только что говорила нормальным голосом. Да нет, не похоже, чтобы бабка пребывала в беспамятстве. Разве что маленько не в себе. И он медлит исполнять чудной каприз – ну где здесь поставить табуретки да и зачем? Какие гости на ночь, разве что одинокая старуха Анфиса может забрести на чай? Поздно и стужа. Чудит бабушка. И собрался ускользнуть на кухню. Но не тут-то было.

– Чего стоишь как жердь, тащи табуретки, неслух, кому я сказала. Не понял, что ли – гостей я жду! – повторила бабка с неожиданной силой.

– Ночь на дворе, какие гости, – упрямо возразил Степка.

– Нет, не табуретки, венские стулья из гостиной неси. Чего это я на табуретках дорогих гостей принимать буду, – не слышит она его. – Неси, кому я говорю, вот уши надеру, – пытается она напугать его немощным голосом.

Сбитый с толку Степка понимает, что лучше ей не перечить. Еще разволнуется и хуже станет. Ему очень жалко бабушку и не верится, что она так скоро умрет. Никто еще не умирал на его глазах. Да и как это – ушла из жизни? Кто же тогда его любить будет? Он спешит в горницу, оскальзываясь на крашенных полах шерстяными носками, выносит оттуда стулья с гнутыми спинками и рядком ставит возле кровати.

– Ну ты иди, я подожду еще маленько, – отсылает его бабка от себя.

А он и рад. Опять с ожесточением надраивает монету, наверстывая упущенное время. И постепенно начинает забывать о бабкиных чудачествах. В окошко, поверх сатиновой занавески, зорким оком смотрит луна, будто высматривает что. Степка поглядывает то на нее, то на посветлевший кругляк монеты, и вскоре у него мельтешит в глазах от круглого. В промороженных сенях осторожно поскрипывает, потрескивает, будто, кто-то медленно поднимается по крыльцу. Коротко взлаивает в конуре Лайка, и Степка вздрагивает.

– Батюшки светы, дождалась, большак мой пришел! – негромко вскрикивает бабка Аксинья. – Здравствуй, Трофим! Вернулся, родимый, и где ж ты так долго пропадал? Дай-ка погляжу я на тебя. А ничо с тобой война не сделала, все такой же бравый и статный, будто кто тебя с картинки срисовал да на землю спустил…