Вологодские заговорщики

— Будешь Несмеяна. Сидишь, надулась, как мышь на крупу, а баба должна быть весела.

Прозвание прилипло к Авдотье.

Жизнь наладилась так: пряли на канатном дворе втроем, Степановна оставалась на хозяйстве, ходила на торг, выгадывала каждую полушку. Авдотья с дочерьми в церковь выбиралась редко и на самую раннюю службу — боялась, что увидит кто-то из знакомцев, донесет Гречишниковым. Дни были похожи один на другой, как две капли воды, но однажды утром, придя с Василисой и Аннушкой на канатный двор, Авдоться обнаружила там удивительную суету.

Насон Сергеич собрал тонкопрях и обратился к ним с такой речью:

— Вы, бабы, дуры, вам подмигни — вы и растаяли. Те молодцы, что прибыли из Холмогор, не про вас! Они и по-русски-то не разумеют. Жить они будут тут, помогать нашим канатным мастерам. Коли увижу, которая с ними шалит, — прогоню взашей. Они вам не женихи!

Но призывать к скромности бойких тонкопрях — все равно что воду в ступе толочь. Жданка с подругой Нелюбой, в крещении — Анной, бегала смотреть тех запретных женихов, после чего весь день только и разговору было, что о них.

— Молодцы — как на подбор, плечистые, волосики светлые, трое рыжих, и бороды почти все бреют, — доносила Нелюба.

— Так срамно же мужчине с голой рожей ходить. Бог весть что о нем подумать можно, — сказала Авдотья. — Вон на Москве при Расстриге боярские сынки брили рожи, и про них такое говорили, повторить нельзя.

— А что, что такое говорили? — всполошились пряхи.

Василиса и Аннушка тоже ухо наставили…

Сперва они страх как не желали служить на канатном дворе. Но потом разобрались и поняли, что там для молоденькой девушки самое место: бабы о чем только не говорят, а ровесницы и поют, и знакомым молодцам кости перемывают. Василиса с Аннушкой в Москве последние два года жили без подружек, лишь друг с дружкой шептались, а тут обнаружили маленькое девичье царство. Более того — вокруг канатного двора шатались молодцы, с которыми можно перемигнуться, и для того шатались, чтобы красивых прях с толку сбивать. Да и среди баб, что мяли, трепали и чесали пеньку, прежде чем получились долгие шелковистые пряди, тоже миловидные водились.

А впридачу — весна, что понемногу перетекала в лето.

На Москве-то весна — где-то за высоким забором, куда строгий батюшка ни за что не выпустит. А в Вологде-то весна — вот она, и сады цветут, и в воздухе сладкая радость разлита, и можно в обеденное время выбежать с подружками на речной берег, поиграть в горелки, поводить хороводы, а к хороводу непременно молодцы пристанут, тут-то и начнутся, смех, визг, хватанье за руки, горячие лукавые словечки на ушко.

Глядя на дочек, прибегавших с берега на канатный двор, румяных и веселых, Авдотья радовалась, и впору было благодарить Бога, что прибрал старого строгого мужа. При нем, да в переполненной поляками Москве, какие хороводы? Сиди в горнице да рукодельничай! И румянец — покупной, а этот — природный!

Денег бы поболее — и можно жить!

Да Никитушка… Как он там, в Москве? Душа подсказывала: жив, пожар его не коснулся. Кабы помер — душа сама повела бы на берег Вологды, чтобы с высокого места кинуться в воду.

Так и шло лето, а на Казанскую случился нежданный подарок — английской земли немчинов два десятка привезли! Для них построили большую избу и навес возле, под навесом — столы, чтобы кормить, наняли впридачу к бабам-стряпухам еще двух.

Хотя Насон Сергеич чуть ли не каждый день, задавая дневной урок и собирая напряденное, твердил, что канатные мастера в женихи не годятся, а завязывались увлечения, главным образом ради забавы. Англичане даже толком не могли девке сказать, что полюбилась, но схватить за руку, приобнять, а то и быстро сжать наглыми пальцами грудь, — это они умели.

Двух седмиц не прошло — пряхи дали тем, кто покрасивее да побойчее, русские имена. И что занятно — парни на них стали откликаться. Еще седмица — и двое-трое стали препотешно по-русски лопотать.

— Несмеянушка, что-то с ними неладно, — сказала Ждана, случайно выследив, как Василиса с Семейком-немчином пересмеивалась, и тут же доложив матери. — Они ведь не столь за канатным станком сидят, сколь вокруг шатаются. Кабы впрямь были мастера — меньше бы за нашими девками ухлестывали. За мастера, коли случится грех, и отдать можно, только чтоб в церкви повенчался. Этот Семейко… Не по нраву он мне! Береги своих девок!

— Да не в сундук же мне их запирать… — печально ответила Авдотья.

— А вот что — давай, как дневной урок выполним, останемся, подкараулим этого Семейка и скажем так: девка-де не безродная, коли не отстанет — родню позовем, от тебя, немчина приблудного, мокрое место останется.

— Думаешь, поймет?

— Может, и поймет.

Вот чего Авдотье ко всем бедам недоставало — так это чтобы Василиса показалась с плодом. Она поговорила с Аннушкой, та божилась, что сестра девства не нарушила, но Авдотью это не успокоило. Впервые она вспомнила добрым словом Ивана Андреича: тот знал, как девок смирять, и никакой воли им не давал.

Ничего лучше, чем затея Жданы, Авдотья предложить не могла.