Вологодские заговорщики

— Вот тот человек, что поднял Новгород. — Чекмай указал на Кузьму Минича. — Я бы не поверил, да сам видел, как он говорил с новгородцами. И не захочешь, а ноги сами понесут — последние гроши ему отнести. Вот дал же Господь ему дар — людей убеждать.

— Многие новгородцы, по моему совету, готовы отдавать пятую часть имущества на рать, — сказал Кузьма. — Иные отдадут третью часть.

— А коли кто не пожелает?

— С тем разговор короткий. Когда твоя милость приедет в Новгород и встанет во главе нашей рати, те люди вмиг поумнеют. Тогда будет объявлено на всех торгах, что у не желающих платить заберут все имущество, а их самих запишут в холопы. А я первый свое добро отдам, — пообещал Кузьма Минич. — И без обмана, люди мне верить должны.

— Так уж и поверят, будто в холопы, — усомнился князь.

И тут Чекмай с Кузьмой Миничем разом расхохотались.

— Ты, видно, не понял, с кем имеешь дело, — отсмеявшись, сказал Чекмай. — А он уже показал новгородскому купечеству острые зубки. Купцы-то хитры, а он — хитрее. Когда стал народ стекаться в Нижний, когда в кузницы завезли железо и уклад, Кузьма, как уж привык, обратился к посадским людям с речью, и речь была такая — у меня самого чуть слезу не вышиб. Заложим, говорит, жен и детей, но спасем нашу землю от врагов. Купцы послушали, покричали — заложим, мол, заложим! — да с тем и разошлись. Два дня прошло — никто с набитым кошелем к Кузьме не бежит. А оружного люда у нас уже немало. Взял он отряд, да и пошел по домам — жен да детей именитого купечества в залог брать. Свезли их всех в одно место, там крик, вопли, слезы, а Кузьма еще пригрозил: коли вас не выкупят, выставят вас на продажу как холопов, купцам Строгановым на их соляные варницы много народу надобно. Делать нечего, развязали купцы свои кошели, выкупили жен и детей. Злились, да поняли, у кого теперь власть.

— Так и было? — строго спросил князь.

— Так и было, — подтвердил Кузьма Минич. — Зато теперь скряжничать не станут.

Он сделал два шага вперед и пал на колени.

— Чего тебе?

— Батюшка князь Димитрий Михайлыч! Не я один прошу — вся наша рать просит: будь нашим воеводой!

Чекмай же опустился на одно колено.

Князь смотрел на них и понимал — деваться некуда, Господь сам за него все решил и все управил.

В палату заглянул парнишка Мирошка.

— К твоей милости люди пришли, пешие, — доложил он.

— Что за люди?

— Назвались холуянами.

— Много ли их?

Парнишка задумался.

— Дозволь, я к ним выйду. — И Чекмай выбежал на крыльцо, оттуда — на двор и на скамью у ворот, с которой было видно, что делается за тыном.

Он увидел два десятка молодцов, одетых кое-как — действительно — пеших, без брони.

— Ну, поздорову ли, холуяне? — спросил он. — Точно ли вы? Дайте знак!

— Долг платежом красен, — ответил их старший. — Князь нам муку и крупы присылал, мешки оставлял, где дорога к нам поворачивает, это знак? Или иной нужен?

— А ну, крестись да читай «Отче наш»! — потребовал Чекмай. — А потом еще Символ веры. Вовеки не забуду, как я в лесу пням да елкам проповедовал.

И пока холуяне не отчеканили назубок все краткие молитвы, что знали наизусть, Чекмай их на двор пускать не велел. А там они увидели князя, что вышел к ним на крыльцо вместе с Кузьмой Миничем.

— Мы в ополчение наниматься пришли!

— Это — твои, Кузьма Минич, — сказал князь.

— А что умеете, чему обучены? — сразу спросил Кузьма Минич.

— По лесу ходить обучены, следы читать. По конскому дерьму враз скажем, давно ли лошадь проходила.

— Беру! Такие нам надобны! Так как же, твоя милость?..

Князь помолчал, глядя сверху вниз на будущих своих ратников, обносившихся и нечесаных.

— Семьи-то ваши где? — спросил он.

— Да где им быть, как не в лесу… Землянки там у нас… Там, поди, и зимовать придется… — вразнобой ответили холуяне.

— Пусть идут в Мукреево. Я знаю, там есть пустые избы — так чтобы селились и к зиме готовились. Кончится война — заново отстроим Холуй, — и князь, подтверждая обещание, перекрестился.

Чекмай, пока князя собирали в дорогу, пошел к Глебу и Митьке.

Их уже отвели в избу на подклете, где жили ратники, сумевшие вывезти раненого князя из-под Москвы, доставить сперва к Троице-Сергию, потом в Мугреево. Этих ратников, отдохнувших и отъевшихся, князь собирался взять с собой в Нижний Новгород. Ульянушка, упершись кулачками в бока, сперва покрикивала на ратников, чтобы скорей свое добро, которое не возьмут в дорогу, сносили в подклет — ей, вишь, обустраиваться надо. Потом за ней прислали девчонку, и она ушла. К приходу Чекмая изба была почти пуста, на голой, без полавочников, лавке сидел Митька и от скуки бросал кости.

— Уж не знаю, как быть, — сказал Чекмаю Глеб. — Ульянка, упрямая баба, грозится — коли я с вами уйду, и она — за мной следом. А мое место — при тебе. Про то она и слушать не желает.

— А где она?

— У княгини, ее там к каким-то бабьим делам приставили.

— Погоди малость. Сейчас войско еще только собирается, — ответил на это Чекмай. — Когда двинется в поход — я дам тебе знать. Но ты подумай — я человек ратный, мое место в строю, ты человек мирный, руки у тебя золотые, тебе от Бога дар даден — нужно ли тебе идти в ратники?