Вологодские заговорщики

Никита желал такого порядка, какой был, сказывали, в Англии при покойной королеве. Она правила жесткой рукой, заговорщиков казнила, но о государстве пеклась, и такой суматохи, как в последние десять лет в Москве, не допустила бы. И процветания он желал — которое станет возможно, если торговыми делами станут заведовать опытные английские купцы. И новых знаний, новых утех для разума он желал — сие возможно, если привезут умные книги английских и прочих любомудров, ибо нельзя же жить, как при татарском нашествии. Не верил Никита, что соплеменники способны своими силами вытащить государство из той кровавой трясины, в которую оно угодило.

Воевода Трубецкой тоже, сдается, был недоволен безобразиями, творившимися при Василии Шуйском, раз после боя на Ходынке бросил его и ушел в Тушинский табор к Расстриге. Расстрига сделал его боярином, поставил во главе своего Стрелецкого приказа. Все это — пятно на чести, да кто ж тогда не убежал к Расстриге? Люди знатнейших родов шли к нему служить…

Сейчас Трубецкой — под Москвой, держит столицу в осаде. Войска у него немало. Стало быть — к Москве! Еще не все потеряно, еще не все потеряно!

— Никитушка, надо бы тебя одеть пристойно, — сказала Авдотья. — Кафтанишко твой — только истопнику или дворовому парню впору.

— Ты права. Едем в Ярославль. До него уж как-нибудь в смирном платье доберусь. Там и сам принаряжусь, и тебя во все новое одену. Будешь у меня, как царица! А о дочках не скучай — потом к ним приедешь. Не могу я их с собой взять…

— Да и незачем, — твердо ответила Авдотья. — Дороги нынче опасные, девки у меня — красавицы. Плохо не клади, вора в грех не вводи.

— Так.

Это путешествие в Ярославль было исполнено радости. Ехали неторопливо, Авдотья боялась пускать бахмата рысью, по-мужски сесть стыдилась. По дороге покупали, чего недоставало, в Грязовицах, большом торговом селе, добыли для Никиты и новые порты, и зипун, и кафтан, для Авдотьи — дорогую кику, красивую душегрею, ночевали порой на постоялых дворах, а чаще — в лесу, где никого не смутишь счастливым стоном.

От Ярославля до Москвы было две с половиной сотни верст — весьма беспокойных верст. Пришлось искать попутчиков, от которых уже не сбежишь в лес — как раз решат, что эта пара, муж с женой, как-то связана с лесными налетчиками. Но Авдотья была счастлива уже и тем, что они с Никитой на людях незаметно держались за руки.

Добравшись до Мытища, Никита решил было оставить тут Авдотью и ехать к войску в одиночку. Но она отказалась.

— Да пойми ты — там рать стоит табором, там казаки, там бабе не место! — уговаривал Никита. — Опять же — с каждым днем все холоднее, а тебе надобно быть в тепле. Я, может, на сырой земле спать буду, завернувшись в епанчу, а ты?

— И я с тобой, — был ответ.

Уговорились вместе ехать до Ростокина, а там — как Бог даст. Но и в Ростокине Авдотья отказалась оставить Никиту.

— Ты муж мне, — сказала она. — Я должна быть с тобой. Да я и дня разлуки не вынесу.

— Да и я, — признался Никита.

Больше разговора о расставании не было.

Глава 21 На войну

Сильно беспокоился Чекмай, когда вел свое разношерстное войско к Нижнему Новгороду. Он мог бы попасть туда, не заезжая в Мугреево, но это было бы неправильно — князь должен знать о вологодских похождениях своего соратника. Опять же — ехали неторопливо, потому что везли на подводах и пушки, и английских ратников. Новгородцы все были верховыми, но они коней берегли. И потому запас продовольствия иссяк скорее, чем хотелось бы.

Чекмай послал вперед гонца с грамоткой для князя, в которой описал свое положение. Гонец умчался, пустив коня в намет, вскоре вернулся.

— Князь на словах велел передать — ждет и припасов даст, чтобы хватило до Нижнего!

— Вот и слава Господу.

Князь принял Чекмая уже не в опочивальне, а в горнице. Он был одет, как подобает, и обут. Чекмай невольно улыбнулся — значит, раненая нога уже почти исцелилась. При нем была княгиня Прасковья. Уже по ее лицу Чекмай видел — муж пошел на поправку.

Они обнялись.

— Привез я сюда, воевода, немалые деньги, привел людей, да таких людей — ты глазам своим не поверишь. И друзей своих вывез из Вологды. Можешь ли приютить их в Мукрееве? До той поры, когда Москву очистим? — спросил Чекмай.

— Для твоих друзей место всегда найдется. Кто таковы?

— Иконописец Глеб Чинков с женой Ульяной. Я в их избе жил, когда твое поручение исполнял, и они мне помогали. Бывший Старого Земского двора подьячий Иван Деревнин с внуком Гаврилой. И эти мне немало помогали. По своей воле поехали в Архангельский острог — следить за английскими судами. Сноха Деревнина с двумя внучками. Нельзя было ее без присмотра оставлять. Да еще некий человек — уж и не знаю, как описать… Вроде бы чудной человек, промышляет игрой в шахматы и в тавлеи, отменно по дереву режет. И от него немалая польза была. Как и тебя, Митрием кличут.

— Столько-то принять могу. — Князь посмотрел на жену, и она кивнула. — Возьми к себе, голубушка, женщин с детьми, обласкай. Присмотри, чтоб новгородских молодцов сытно покормили.