Вологодские заговорщики

Очень его раздражало, что дело освобождения Москвы зависело не от единого душевного порыва, не от ратной отваги, а от туго набитых кошелей.

— Куда теперь пошлешь? — спросил Чекмай. — Не на север ли?

На север ему самому хотелось — встретить английский корабль, поглядеть, что за люди отправятся водой в Вологду, да не повезут ли с собой подозрительных грузов. Деревнину он доверял — но Деревнин стар и подслеповат, а Гаврюшка при всей своей бойкости — неопытен.

— Нет, пока не стоит…

Отдохнув в Мукрееве два дня и отъевшись, малость понежившись в горячих лучах материнской заботы, Чекмай отправился в Вологду.

По пути он остановился у поворота на Холуй и покричал. Скоро на его призыв: «Эй, есть кто живой?!» — отозвались из чащобы, но холуяне показываться не пожелали — чего-то все же опасались. Тогда Чекмай свалил с заводного коня два мешка прямо на дорогу:

— Князя благодарите, он вас жалует!

Там были крупы, гречневая и пшено.

— Стой там, не двигайся!

Холуяне были хорошими охотниками и следопытами — приблизились бесшумно.

— Он самый, — услышал Чекмай чуть ли не из-под конских копыт. — Его ни с кем не спутаешь. Исполать тебе, молодец. А князю передай — мы его добро помним и помнить будем.

С тем Чекмай и уехал, ведя в поводу заводного бахмата.

Глава 17 Возвращение Чекмая

Митька имел совесть. И эта совесть заставила его вплотную заняться кровлей Ивашкиной избы. Он и соломы три воза привез, чего с избытком хватило, и камыша с Золотухи и с Вологды, и нанял в Заречье опытного человека, чтобы самому быть у него на подхвате. Это давало возможность сидеть на крыше и наблюдать за канатным двором.

Там росли две просторные избы из еловых бревен. Раб Божий Борис с перепугу ставил их — словно на века, и таковы, чтобы выдержать осаду татарской орды. Срубы для подклетов возвели на каменном основании, для которого целый день возили тремя телегами валуны. Плотники работали споро, было их много — пятеро, да еще двое бревна таскать помогали, топорами они махали быстро и метко, за три дня подвели первое жилище под крышу.

— Что там у вас затевается? — спросил Митька Мишку-прядильщика.

— Новых мастеров ждут. Как придет судно из Англии, тут же их на струги — и сюда доставят. Видно, хозяин хочет вдвое больше канатов свивать. Да только…

— Что — только?

— Мастеров-то будет много, а новых прях нанимать не стали. Сейчас-то все рассчитано, а потом — как?

Митька задумался, а ночью вместо того, чтобы спать, удрал от Ивашки и побежал к Глебу, рассказывать об избе для новых мастеров.

Глеб выслушал и почесал в затылке.

— Канатчики, говоришь? Сдается, они из тех портных, что шьют под мостом вязовыми дубинами.

— Письма-то помнишь, Глебушка?

— Как не помнить… Чекмай запропал! Где его бесы носят?!

Догадаться, что князь послал Чекмая разведывать, как собираются подымать ополчение в Нижнем Новгороде, Глеб не мог.

— Вот что, Митенька, — сказал он. — Ты тому попу Филиппу скажи: образа в его храме поновить бы надобно, а у тебя на примете богомаз, что недорого возьмет.

При этом он покосился на занавеску, за которой уже спала Ульянушка.

— Сказать-то скажу, — Митька покосился на ту же занавеску. — Да только я-то на свете один, как перст, помру — и плакать некому…

Глеб вздохнул — намек он понял.

— Ничего, Митя, Бог не выдаст — свинья не съест. А я там должен быть. Не бойся, я осторожен…

— На что, Глебушка? Я сам все, что надобно, увижу и тебе перескажу. И верно Ульянушка сказала — вид у тебя слишком умный. А я… Да коли я на паперти петухом закричу, никто, поди, и не удивится…

— Нет, ты сделай так, как я сказал, а дальше — на все Божья воля. Коли твой поп скажет, чтобы ты привел богомаза, я приду. Нет — стало, не судьба, иное придумаем. Скорее бы Чекмай приехал!

Больше Митька с Глебом не спорил.

О богомазе он сказал отцу Филиппу дня три спустя, и очень осторожно. Нарочно для того, чтобы батюшка отнесся к предложению благосклонно, Митька показал ему хитрый способ так поставить шахматного коня, чтобы он сразу двум фигуркам угрожал, ему же — ни одна.

— Да, это ты верно подметил, — проворчал отец Филипп. — У нас в деисусном чине у Иоанна Предтечи левая нога отчего-то облупилась, а правая трещинами пошла. И у апостола Петра риза, прости Господи, какая-то пятнистая сделалась, отчего — не ведаю… Конь, стало быть, глядит сюда и сюда. А коли я туру вот этак передвину?

Митька уже и сам был не рад, что приохотил батюшку к шахматам.

Когда он привел Глеба, отец Филипп показал пострадавшие от времени и невесть от чего еще образа, они столковались, и Митька, схитрив (а хитрил он редко — большой нужды в этом не было), намекнул батюшке, что богомаз тоже горазд в шахматы сразиться. Оставив их в колокольне с шахматной доской, Митька пошел на паперть к Ивашке, убедился, что тот исправно сидит в лохмотьях и тянет руку за подаянием, а сам поспешил к нему домой.

Избенка, крытая свежей соломой, уже не требовала, чтобы кто-то непременно возился на крыше, но Митька залез.