«Волос ангела»

Бойкое место — рядом вокзал, недалеко шумный рынок, кругом трактиры, чайные. Любили в них зайти в ожидании пригородного паровичка и румяные молочницы, и промышлявшие на привокзальной площади карманники с юркими глазами; отдуваясь, пили чай степенные ломовые извозчики, слушая музыку шарманки с ее неизменным репертуаром: «Шарлатан», «Аллаверды», «Маруся отравилась», «Суббота»…

Старенькая шарманка одесской фирмы «Нерада Балканская» сипло выводила знакомые мелодии, веселя сердце обывателя. Шумно, людно, накурено. Выложенный кафельными плитками пол чайной засыпан опилками — так легче потом вымести мусор. На стулья и табуреты брошены сыромятные кнуты, под ногами пустые молочные бидоны, кто-то клянется и божится, кто-то плачет в чадном дыму, кто-то уже спит, уронив кудлатую голову на грязный стол. Окраина…

Войдя через низкую дверь в зал, Федор на несколько секунд остановился, всматриваясь сквозь завесу табачного дыма в лица посетителей. Заметив призывно поднятую руку, поспешил туда, пробираясь между тесно стоявшими столиками.

В дальнем от буфетной стойки углу уютно пристроился за столом, покрытым несвежей клеенкой, пожилой цыган. Перед ним стояла пара чая, пустая рюмка, тарелка с сушками. Он поднялся навстречу Федору, улыбаясь по-молодому крепкими, белыми зубами.

— Здравствуй, Макар, — протянул ему руку Греков.

— Здравствуй, здравствуй, начальник! Садись, пожалуйста, чай пей со мной. Хочешь, водки закажу?

— Спасибо, не надо, — улыбнулся Федор. — Как жизнь идет, Макар?

— Грех жаловаться, начальник, идет потихоньку. Стареем день ко дню. Работаю, детишки растут. Живем помалу, большего не просим.

Федор незаметно оглядел зал. Обычная публика, все вроде бы заняты своими делами и разговорами, на них не обращают внимания. Склонившись над столом, он тихо спросил:

— Зачем звал, Макар? Новости какие есть для меня?

— И-и-и, начальник, а ты все такой же… — засмеялся цыган, тряхнув сильно побитой сединой шевелюрой. Давно не стриженные, вьющиеся волосы лежали на его голове, как лохматая шапка. — Торопишься? А жизнь медленно идет. Ладно, понимаю, что ты занятой. Помнишь мою жену, Манефу? Хорошо, что помнишь… Так вот, Манефа мне сказала: «Макар, добро помнить надо, когда человек тебе его сделал». Благодаря тебе мы живы остались…

Греков тоже помнил тот случай. Было это еще до империалистической войны, когда он работал табунщиком. Прижали казаки в степи кочевавшую семью Макара, думали, конокрады, чуть до самосуда дело не дошло. Если бы Федор и другие табунщики не вступились, быть беде — поубивали бы всех станичники. Для казака конь — все, а тут, как раз перед этим, несколько коней из казачьего табуна свели. И казачата-пастушки не углядели. Нашлись потом кони. Казаки мялись, приглаживая руками пышные чубы, винились, что зря хотели людей порешить.

С той поры знакомы они с Макаром. Много времени прошло, и встретились опять, в Москве. Макар работал кузнецом в гужевой конторе.

— Верно твоя Манефа говорит, — наливая себе чаю, согласился Федор, — очень верно.

— О, она у меня умная баба, не то что другие, — оживился цыган. — Не смотри, что грамоте не знает. Она другому мужику ума взаймы даст. Во!

— Кланяйся своей Манефе. Так что все-таки приключилось?

— Ай не торопи, не торопи, начальник! Все скажу. Так вот, Манефа моя и говорит, — снова завел Макар, — помог тебе хороший человек, и ему помочь надо. Слава Богу, мы живы, у меня работа есть, дети сыты. Тебе спасибо, начальник!

— Ну, мне что, власти спасибо говори. И перестань меня начальником звать. Федор я. Или забыл?

— Не-е, не забыл. Но ты начальник теперь. От власти. Тебе помочь — власти помочь.

— Сознательный стал! — засмеялся Федор. — А помнишь, в степях?

— Кто не без греха… — отвел глаза Макар. — Теперь жизнь другая пошла — старого даже вспоминать не хочется. Человеком себя увидел. — Макар нагнулся ближе к Федору и, понизив голос, спросил: — Слышал я, церкви грабят?

— От кого? — насторожился Греков.

— Так, говорят промеж собой люди… — с непроницаемым лицом откинулся на спинку стула Макар.

— Какие люди? — не отступался Федор.

— Разные, начальник Федор, разные. Сам понимать должен, всякие между людей есть, — хитро усмехнулся цыган. — Манефа моя тут как-то вечером карты раскинула, говорит: «Начальник, что нам помог, плохих людей ищет. Пойди, — говорит, — Макар, к нему, поговори».

— Ну говори, я слушаю.

— Ковал я кобылу у извозчика одного…

— Частный извозчик или из конторы? — быстро уточнил Федор.

— Ай, начальник, тебе — как на духу! Попу того на исповеди не сказал бы. Макар тоже человек, туда-сюда, заработать-приработать надо. Дети ведь.

— Ладно, ладно, — засмеялся Греков, — значит, частный.

— Ну вот, подковал я ему кобылу. На левую заднюю подкову ставил. Обмыли, как водится — обычай: кобыленке после ковки ноги обмыть надо, чтобы подковы держались.

— Твои — да не удержатся?

— Обычай, начальник, обычай. Грех нарушать. А ты слушай, не перебивай. Извозчик навеселе уже был, спьянился скоро, жалиться мне начал по-пьяному делу… — цыган отхлебнул чаю, начал сворачивать цигарку, достав большой кисет с крепким самосадом.