«Волос ангела»

— О чем жаловался? — разговор стал интересовать Федора. Макар мужик неглупый, даже хитрый, весьма наблюдательный. Хоть и неграмотный, но память у него цепкая, много чего в ней спрятано.

— Папаша его, — цыган снова наклонился над столом, — раньше серебряником был, краденое золото и серебро плавил. Слыхал о таких?

Нет, не зря, видно, бросил Федор дела и пошел на свидание с Макаром, не зря.

— Доводилось. Служба такая.

— Ну и вот, а теперь он опять этим делом занялся. Ходит к его папаше какой-то Псих, извозчик мне про него, щипач, говорил.

— Вор-карманник?

— Он самый. Говорил еще, что этот Псих его папаше барахло церковное, золотое и серебряное, носит. На переплавку.

— Слушай, Макар, а не врал, случаем, твой извозчик?

— Не, он на наследствие папашино шибко надежду имеет, мечтает кобылу новую себе, а теперича боится, что папаша на этом деле погорит и наследствие пропадет. Не сомневайся, правду говорил: душа у него об этом горит, потому, думаю, не врал. А у пьяного, знамо дело, что на уме, то и на языке.

Макар вздохнул, положил цигарку на край стола и опять принялся за чай. Прихлебывая из блюдца, поглядывал на Федора темными, как чернослив, глазами.

— Так-так… Откуда у этого Психа золото и прочее, извозчик не знает?

— Этого и я, Федор, не знаю.

— Макар, а номер у него был, у извозчика? Они теперь с номерами все.

— А как же, номер обязательно был… Да ведь неграмотный я. Свою фамилию по памяти расписываю за деньги, и ладно.

— Жаль, — огорчился Греков.

— Ты, слышь, Федор, не сильно тужи-то. Циферку одну я знаю — двойка. Трамвай такой есть.

— А где, в начале номера, в конце?

— Не упомню… — покачал лохматой головой цыган. — Ты уж прости, но я ить с ним тожа пил…

* * *

Сладкий миг, когда сданы карты, ты берешь их со стола и потихонечку — именно потихонечку, в этом-то и вся сладость, — начинаешь раздвигать листы, ожидая с замиранием сердца: что пришло? Первую снизу видишь сразу, а вот остальные…

Потом разберешь их по мастям и достоинству, пустишься в игру — там будут уже другие щекочущие нервы моменты, но такого сладкого больше не будет, даже когда выиграешь. Видимо, тогда, бросая первый взгляд на сданные тебе карты, близко стоишь к фортуне, к своей судьбе. Так считал Иван Маринович Браилов, большой любитель поиграть в картишки.

Вот и сейчас, в поезде, он быстро нашел себе компанию, договорились поиграть немножко, по маленькой, да затянулось это дело надолго: к картам пошли напитки, к напиткам — закуски, а там и завязался приятный разговор. Люди собрались коммерческие, обстоятельные, толк в вине и в закуске понимающие и, что отрадно, тоже большие любители поиграть. Но и умельцы!

Иван Маринович играл весьма неплохо, однако поначалу карта не шла — пару раз пришлось по-крупному рассчитаться, достав бумажник. Потом стало везти. Уже другие вынимали из пухлых кошельков денежки.

Хорошо! Поезд мягко покачивает, тонко позванивают на столике бутылки, дымок папиросный вьется над головами играющих. На станциях выбегали купить новые колоды карт. Распечатывали — и снова за игру.

Браилов — круглолицый, с толстой шеей, туго затянутой крахмальным воротником белой сорочки, с пестрым галстуком-бабочкой, щеки пухлые, гладко выбритые, глаза темные, под носом небольшие усики щеточкой — сидел по-домашнему, сняв пиджак. На плечах — широкие подтяжки, поддерживающие модные полосатые брючки.

Напротив — Порфирий Михайлович Федорин. Солидный, обвислые бульдожьи щеки с густой сеткой склеротических жилок, набрякшие веки (устал, бедняга, уже долго пьют и играют) прятали зеленоватые глаза.

Два других партнера тоже представлялись, да их имен Иван Маринович как-то не запомнил. Так обходился: «Будьте любезны, вы не подадите…» или «Прошу вас…».

Наконец играть устали, рассчитались, выпили, снова пошел разговор.

— А вы, любезный Иван Маринович, простите за нескромность, какое дело изволите вести?

— Мы по литографскому… — важно ответил Браилов Федорину, пыхтя толстой папиросой. — Очень выгодное занятие, скажу вам! Реклама и объявления сейчас — истинный двигатель всей торговли… Все же надо было мне ответить вам двадцать. И мои были бы все.

— Поздно, голубчик, поздно… — засмеялся Федорин. — Кончен бал, погасли свечи… М-да. Не думаете в ближайшее время делать новых приобретений?

— Не знаю, — пожал плечами Браилов. — Как все еще будет?

— Да-а… — протянул первый попутчик, игравший вместе с ними. — Времена меняются. Я вот все думаю: может, она, жизнь-то, и при большевиках на старое обернется. Ну, революция, ну, Гражданская война, ну, постреляли, и уже хватит, наверное. Пора хозяйством заниматься. А как тут без торгового человека? Не зря же они нэп объявили? Как полагаете?

Он налил себе коньяку, выпил, потянулся за бутербродом, но передумал и с хрустом отломил ножку у холодной вареной курицы.