— Ты уже пытался проделать это раньше, да? — спросила Нита с некоторым интересом.
— И игнорировать тебя, — сказал клоун, глядя мимо Ниты. Он выглядел раздраженным. — Все равно не сработало.
Нита обнаружила, что воспоминания унесли её в то время, когда она отчаянно пыталась не замечать приготовлений к похоронам своей матери. Тогда Ните это частично удалось, и потому сами похороны стали для неё чем-то нереальным, похожим на дурной сон. Именно тогда в девочке появилась своего рода отстранённость.
— Зачем всех игнорировать? — спросила Нита.
— Потому что вы помехи.
— Во-первых, — сказала девочка, — прошу прощения, но ты заблужаешься. Я здесь и я настоящая, поверь мне. И во-вторых, чему я являюсь помехой?
Клоун посмотрел вокруг в темноту.
— Этому.
— Чему «этому»?
Из темноты донеслось тихое рычание.
Нита взглянула во тьму, слегка напрягшись.
— В твоих словах присутствуют кое-какие нестыковки, — сказала девочка, — ты вроде бы раньше говорил, что здесь есть только ты.
— Я есть, — на этот раз он полностью повторил те слова, которые использовала сама Жизнь для объявления себя сущей. Нита напряглась ещё больше, ожидая услышать гром, но его не последовало. Либо Единая была занята чем-то другим, либо её не особенно взволновало то, что её слова были украдены. — Но
Нита не была уверена, может ли клоун чувствовать нестыковки.
— Хорошо, — сказала Нита. — Я не буду спорить.
Она заметила, что клоун уже не отреагировал так испуганно, когда она произнесла «я».
— Но, слушай, ты не обязан оставаться здесь.
Внезапно клоунов снова стало двое. Один из них вернулся в центр светового пятна.
Нита заключила сама с собой пари, который из клоунов исчезнет в следующий раз.
Освещенный светом клоун сказал:
— Но оно повсюду.
Стоящий в тени произнес:
— Куда бы я ни пошел…
Ещё один тигриный рык прозвучал в темноте: так во сне Ните предстаёт образ Одинокой Силы, терпеливой, голодной, жаждущей.
— Да, но есть и Та, Что Старше Всех, — сказала Нита, — и Она не умрет независимо от того, что любой из Ее детей намеревается сделать со всем живым.
На этот раз возобновившийся крик не удивил Ниту. Теперь тот клоун, что был в тени, разорвался на кусочки. Тот же, что остался сидеть, залитый светом, взглянул на Ниту в неподдельном ужасе.
— Откуда ты взялась? — спросил он.
—
Во взгляде клоуна появилось изумление.
— Почему ты называешь это костюмом?
— Потому что вне цирка у клоунов тоже есть какая-то личная жизнь, — сказала Нита, — и они не обязаны продолжать носить в ней свои костюмы.
Клоун снова замолчал — на этот раз пауза длилась даже дольше, чем в предыдущий. Нита спокойно ждала. Это было в порядке вещей: девочка уже знала, что основу волшебства составляют не слова, а умение молчать.
— Наверно, ты права, — сказал клоун, — моё тело не очень хорошо работает, и люди смеются надо мной из-за этого. Иногда они смеются не со зла.
И вдруг клоун исчез, а на его месте появился мальчик лет одиннадцати. Он был красив, как бывают красивы дети, худенький, с острым личиком и стрижкой, высокой сзади, какую носят африканцы.
— Ничего не помогает, — сказал он, и его слова показались внезапно очень разумными — возможно, исчезновение клоунского костюма усилило эффект. — Все смеются. Особенно те, кто не делают этого открыто; они смеются громче всех.
Удивление Ниты превращением клоуна в ребенка было отодвинуто на задний план тем, что он сказал, потому что она тоже ощущала это на себе, хоть и не в плане насмешек.
Некоторые дети в школе и друзья семьи, которые в последние месяцы пытались вести себя с ней как обычно, как будто ничего не случилось, причиняли ей боль сильнее, чем те, кто не скрывал своего дискомфорта при общении с ней.