Тут Кеннит заново онемел – на сей раз от ярости и потрясения: да как осмелилась негодная деревяшка вот так выдать себя постороннему! Он поспешно накрыл талисман ладонью… маленькие острые зубки немедленно впились в его тело. Кеннит отдернул руку, ахнув от неожиданной боли, а Этта подняла голову, и он увидел, что ее глаза полны слез.
– Я понимаю, – выговорила она хрипло. – Каждому поневоле приходится играть то одну роль, то другую. Наверное, так нужно, чтобы временами капитан Кеннит оказывался бессердечной свиньей. – Она пожала плечами и попробовала улыбнуться. – Но к тому Кенниту, которого я знаю… к тому Кенниту, который мой… я этого не отношу.
Нос у нее покраснел, в мокрые глаза тошно было смотреть. Но что самое скверное – она, кажется, поверила, что он вправду благодарил ее за то, что она ему ногу оттяпала! Мысленно он проклял и небеса, и поганый талисман. Оставалось только цепляться за соломинку надежды, что Этта вообразила, будто он сам произнес слова благодарности.
– Ладно, хватит об этом, – сказал он поспешно. – Давай делай с моим обрубком, что там положено.
Вода, которой она принялась размачивать повязку, была теплой, примерно как кровь. Кеннит почти ничего не чувствовал… пока Этта не начала аккуратно снимать с раны слои корпии и полотна. Тут он отвернулся – и так сосредоточил взгляд на стене, что по краям поля зрения все начало расплываться. Пот лил с него градом. Вошедшего Соркора капитан заметил, только когда тот протянул ему раскупоренную бутылку бренди.
– А стакан? – возмутился Кеннит.
Соркор трудно сглотнул:
– Твоя нога, кэп… Я уж подумал – скорей надо, что на стакан время тратить…
Не произнеси Соркор этих слов, Кенниту, может, и удалось бы избавиться от созерцания своей раны. Но покуда моряк неуклюже возился в стенном шкафу, разыскивая подходящий стакан, Кеннит волей-неволей опустил глаза и посмотрел туда, где совсем недавно находилась его нога – здоровая, сильная, мускулистая…
Тут оказалось, что полного потрясения он еще не испытал. Одно дело – моток тряпок, перепачканных кровью. И совсем другое – жуткое месиво разодранной, разжеванной плоти… Ко всему прочему рана выглядела еще и обваренной. Кеннита затошнило, он ощутил во рту вкус желчи и кое-как проглотил ее, уберегая себя хотя бы от этого унижения. Соркор протянул ему стакан с бренди. Рука старпома дрожала. Это трудно было понять: многоопытному пирату доводилось в боях наносить врагам гораздо худшие раны. Что же его так потрясло? Кеннит взял стакан и залпом проглотил бренди. Потом перевел дух… И подумал, что его знаменитое везение хоть и издевательским образом, но все-таки продолжается. Его шлюха, по крайней мере, оказалась сведущей лекаркой.
Но и этого слабенького утешения его тут же лишили.
– Дело плохо, – тихо сказала Соркору Этта. – Надо его к целителю. И как можно быстрее.
Кеннит вдохнул и выдохнул три раза, считая движения. Потом ткнул стаканом в сторону Соркора, но, когда тот попытался налить, взял у него всю бутылку. Глоток. Три вдоха-выдоха. Еще глоток. Три вдоха-выдоха… «Пора. Вот теперь – пора».
Он снова приподнялся и сел на постели. И посмотрел на жуткое нечто, когда-то называвшееся его ногой. И принялся распутывать на груди завязки рубашки.
– Где моя вода для мытья? – осведомился он спокойно. – Надоело мне тут сидеть и дышать собственной вонью. Погоди с перевязкой, Этта, пока я не вымоюсь. Достань чистую одежду и приготовь свежие простыни для постели. Я желаю вымыться и одеться, а потом допросить пленника.
Соркор покосился на Этту и негромко ответил:
– Со всем уважением, кэп… но позволю себе заметить, что слепой все равно не заметит, одет ты или нет.
Кеннит смотрел ему прямо в глаза:
– Кто этот пленник?
– Капитан «Сигерны». Рефтом зовут. Этта нас заставила выловить его из воды.
– Но он не был ослеплен, пока шел бой. И в воду упал, сколь мне помнится, целым!
– Так точно, кэп. – Соркор опять покосился на Этту и сглотнул.
«Вот, значит, как. Вот, значит, откуда то почтение и опаска, которыми мой старпом проникся по отношению к моей шлюхе. Забавно… почти». Соркор, значит, усматривал разницу между тем, чтобы увечить человека в бою – и чтобы потом шлюха пытала пленного. А Кеннит и не знал раньше, что его забубенный старпом такие тонкости различал.
– Слепец, может, и не заметит, но мне самому не все равно, – заметил капитан. – Короче, исполняйте! Живо!
Как бы в ответ на эти слова в дверь постучали, и Соркор впустил юнгу Опала, принесшего два ведра горячей воды. От них шел пар. Юнга поставил ведра на пол. Он не посмел даже глянуть на Кеннита, не то что обратиться к нему.
– Господин Соркор, – шепнул он на ухо старпому, – эти, с музыкой… они типа хотят спеть и сыграть на палубе для нашего капитана. Они сказали, я должен… э-э… типа «испросить твоего милостивого соизволения». И еще… – юноша усердно морщил лоб, силясь правильно вспомнить мудреное выражение, – они хотят… э-э… типа «выразить почтительнейшую благодарность»… или что-то навроде…