Волшебный корабль

Уинтроу схватили за наручники и за шиворот – и опять силой потащили куда-то. Ноги подламывались, он спотыкался и жадно, часто дышал. Его привели в новый закуток в незнакомом ряду клетушек в каком-то другом сарае. «Этого не могло произойти, – твердил он себе. – Этого не могло случиться со мной. Отец никогда не позволил бы, чтобы меня заклеймили и продали». Надсмотрщики остановились возле выгородки, предназначенной для новых рабов. Там сидели еще пятеро – каждый с такой же, как у него, зеленой, сочащейся татуировкой.

Его кандалы прицепили к кольцу, вделанному в пол, – и Уинтроу оставили в покое. Как только руки Уинтроу оказались свободны, он поднял их к лицу. Осторожно пощупал распухшую, мокрую кожу… Кровь пополам с сукровицей стекала по его лицу и капала с подбородка. И даже нечем было промокнуть ее.

Уинтроу обвел глазами своих товарищей по несчастью…

– Ну и теперь что? – спросил он, обращаясь сразу ко всем.

Ему ответил тощий рослый юнец, ковырявший грязным пальцем в носу.

– Нас продадут, – не без насмешки сообщил он Уинтроу. – И теперь мы рабы – пока не сдохнем. Или надо убить кого-нибудь и удрать.

Выражение лица у него было довольно-таки вызывающее, но Уинтроу чувствовал, что весь его протест – только на словах. Только на словах он еще и мог хорохориться. У других и на это сил не осталось. Они сидели, стояли, лежали – и просто ждали, что будет с ними дальше. Уинтроу узнал это состояние духа. Так вели себя всерьез искалеченные. Если не трогать их – так и будут сидеть, глядя в никуда и временами вздрагивая от озноба.

– Не могу поверить… – услышал Уинтроу свой собственный шепот. – Не могу поверить, что Торк отцу не сказал.

Выговорив это вслух, он вдруг спросил себя, а с какой стати, в общем, он взял, что Торк кому-то что-то расскажет? Видимо, он окончательно поглупел. Доверил свою судьбу идиоту, садисту и подлецу. Почему он не послал отцу весть, почему в самый первый день все не рассказал содержателю? И если уж на то пошло – зачем удрал с корабля? Уж так ли там было плохо? По крайней мере, виден был конец мучениям: дождаться пятнадцатилетия – и он вышел бы из власти отца. А теперь? Теперь никакой надежды впереди. И никакой «Проказницы», которая могла бы в трудный час его поддержать.

Стоило подумать о ней – и в груди поднялась страшная волна горестного одиночества. Он предал ее. И сам себя загнал в рабство. И это не сон, это реальность. «Теперь я – раб! Отныне и навсегда!»

Уинтроу опустился в грязную солому, лег на бок и подтянул колени к груди, сворачиваясь, как зародыш в утробе. Ему показалось, он услышал рев ветра, доносившийся издалека…

Проказница безутешно покачивалась на легкой волне, катившейся через гавань. Между тем день был хорош. Солнце так и играло на белоснежных куполах баснословной Джамелии. Ветер сегодня тянул с юга. Он смягчал холодок зимнего дня и относил прочь смрад, источаемый другими невольничьими кораблями, стоявшими поблизости на якорях. Весна была близко. Дальше на юге, куда, бывало, водил ее Ефрон, фруктовые деревья уже окутались облаками розового и белого цветения. Там, на юге, царила красота и было тепло. Но ей предстояло плавание на север, в Калсиду.

У нее внутри наконец-то умолкли пилы и молотки; все переделки были завершены – она окончательно превратилась в невольничье судно и готова была принять на борт первую партию товара. Сегодня погрузят остаток съестного припаса, а завтра начнут размещать в трюмах рабов. И она выйдет из джамелийской гавани. В одиночестве. Уинтроу с нею больше не будет. Зато как только она поднимет якорь, в донном иле проснется морской змей – или даже не один – и последует за нею. Отныне змеи будут ее непременными спутниками в плавании. Вчера, когда порт затих на ночь, со дна поднялась маленькая тварь и осторожно закружилась между невольничьими кораблями. Подобравшись к Проказнице, она высунула из воды голову и с опаской посмотрела на изваяние. И было что-то такое во взгляде морского создания, отчего у Проказницы перехватило ужасом горло. Она даже вахтенного позвать не смогла. Будь на борту Уинтроу, он сразу почувствовал бы ее испуг и явился на помощь…

Проказница заставила себя (хотя это оказалось весьма нелегко) не думать о нем. Его больше нет; придется ей самой о себе позаботиться. Утрата запускала в сердце острые когти. Проказница пыталась не признавать ее. Она не желала думать ни о чем скверном – и все. «Какой день хороший стоит…» Она стала слушать легкий плеск волн, чуть заметно покачивавших ее у причала. «Как все мирно…»

– Корабль, а корабль… Проказница!

Она неторопливо подняла голову и посмотрела вверх и назад. На баке стоял Гентри. И окликал ее, перегнувшись через фальшборт.

– Послушай, Проказница, не могла бы ты… прекратить это? Людям и так не по себе. У нас уже двоих матросов недостает. Не явились из увольнения на берег. И я думаю – это оттого, что ты их напугала!

«Напугала? Что такого пугающего в моем одиночестве? Или в змеях, которых все равно никто не видит, кроме меня?»