Волшебный корабль

В трюмах Проказницы дела обстояли еще плачевнее. Дыхание рабов было напоено страданием; несчастье невидимой тучей наполняло корабль изнутри. Невольников набивали в трюмы, как селедок в бочку, приковывали друг к дружке и к стенам – без помощи соседей никто не мог даже повернуться. Страх наполнял трюмы мраком, он был повсюду – в их моче, слезах и поту. Скоро Проказнице начало казаться, что человеческое горе пропитало ее насквозь.

А в канатном рундуке, отвечая душевной дрожью на ее болезненные содрогания, распростерся Уинтроу. Да, он, покинувший ее, снова был на борту. Он лежал в темноте на полу, по-прежнему скованный по рукам и ногам, и на распухшем лице красовалась отметина – ее символ. Уинтроу не стонал и не плакал, но и не спал. Просто смотрел в темноту над головой… и ощущал. Ощущал вместе с Проказницей страдания рабов, всю бездну их несчастья.

У нее не было сердца, которое могло бы ускорять и замедлять свое биение, – но Уинтроу так и трепетал, пронизываемый токами отчаяния невольников. Он в полной мере чувствовал всю тяготу их нынешнего состояния, причем каждого по отдельности – начиная с полудурка, не очень-то осознававшего перемену в своей жизни, и до пожилого скульптора, чьи ранние творения по-прежнему украшали личные покои сатрапа. В самых темных глубинах корабельного нутра, чуть ли не прямо в трюмной воде, помещались наименее ценные рабы – строптивые «расписные». Это был человеческий балласт. Сколько их доберется до Калсиды живыми – не интересовало никого. Много выручить за них все равно не надеялись. Был и сухой, более-менее удобный трюм, в былые времена видевший мотки шелка и бочонки изысканного вина. Здесь устроили мастеровых. Они представляли собой определенную ценность, и потому им бросили какой-никакой соломы, а цепи позволяли даже садиться и вставать – по очереди, конечно. Кайлу не удалось раздобыть столько мастеровых, как он предполагал. И потому основную часть его груза, размещенную в главном трюме, составляли простые работники, разорившиеся купцы, попавшие в беду путешественники, кузнецы, виноградари, кружевницы. Все они влезли в долги из-за болезни или из-за неправедного судейства – и вот теперь расплачивались за неуплату… самими собой.

В форпике, где помещалась команда, тоже особого веселья не было. Кое-кому из моряков с самого начала не по душе была затея капитана возить рабов. Другие не очень-то задумывались, помогая приделывать цепи, как если бы те были простой оснасткой для грузов. Последние два дня всё расставили по местам. На борт начали поступать рабы – мужчины, женщины, сколько-то подростков. Все – с татуировками. Одни несли свои цепи с видом многоопытных кандальников. Другие явно не могли взять в толк, откуда у них на руках и ногах взялись эти неудобные железяки. Но в корабельном трюме не доводилось путешествовать никому. Рабы, оставлявшие Джамелию, отправлялись в Калсиду. Назад не возвращался никто и никогда.

Теперь матросы осваивали непростую и кое для кого очень болезненную науку: не заглядывать в глаза, не смотреть в татуированные лица, не слышать голосов, которые молили, проклинали, грозили. Это были не люди, это был груз. Просто груз. Блеющие овцы, которых заталкивают в загоны, пока не наполнят их до отказа…

Каждый моряк по-своему усмирял свою совесть, каждый сам придумывал способы думать о татуированных не как о людях, а как о… каждый сам для себя изобретал подходящее слово.

Комфри, любитель добродушных подначек, совершенно переменился в первый же день погрузки. Больше он не шутил. Майлд пытался сохранять привычное легкомыслие, но его болтовня перестала быть смешной и напоминала скорее сыпавшуюся на обнаженные раны совести соль. Гентри помалкивал и, как обычно, делал свое дело, но про себя успел твердо решить: вот кончится это плавание – и больше он на невольничий корабль ни ногой. И лишь Торк выглядел довольным и удовлетворенным. Его грязная душонка ликовала: наконец-то сбывалась заветная мечта его юности. Он прохаживался вдоль рядов прикованного груза и наслаждался, находя в созерцании чужих цепей подтверждение собственной свободы. Он уже успел наметить для себя тех, кому, по его мнению, требовалось особенное внимание, тех, кого в пути надо будет непременно поучить дисциплине…

Проказница про себя придумала для него сравнение: кусок падали. Так случилось, что его перевернули, – и солнечному свету открылись скопища трупных червей…